– Нет-нет-нет. Я про вас!
– Профессор?
– Я знал, что человек, способный столь искусно закамуфлировать совершенную им покражу чужих сочинений, способный с такой убедительностью и редкостным блеском изрыгать столь благовидную и плохо продуманную дребедень, ни за что меня не подведет. Вы истинный гений словоблудия и обмана. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи в ближайшем триместре.
Глава десятая
– Ничего себе! – вымолвил Трефузис, когда Эйдриан закончил. – Неужели я прямо так и сказал? «Вы гений словоблудия и обмана»? Правда? Да еще и при первом знакомстве. Грубость какая.
– Я воспринял это иначе.
– Ну разумеется.
Трефузис покопался правой рукой в водительском бардачке, нашел овсяное печенье с инжиром, внимательно оглядел его, сдул клочок какого-то пуха и отправил печенье в рот.
– Боже мой, Эйдриан, – с набитым ртом пробормотал он, – я услышал гораздо больше, чем рассчитывал. А скажи…
– Да?
– Та девушка, экономка из Чартхэма…
– Клэр? Что вы хотите узнать?
– Вы действительно?.. Я насчет жира, футбольного насоса, джема, мочи и тому… и так далее… вы действительно все это делали?..
– Ну да, – ответил Эйдриан. – Разве тут есть что-нибудь необычное?
– Так-так, необычное. «Необычное» – это не то слово, которое я бы… – Трефузис в смятении покрутил ручку на дверце, опуская стекло.
– Как бы там ни было, – сказал Эйдриан, – это все.
– Молодые люди порой создают у меня впечатление, что я и не жил никогда.
– Но наверняка же у тебя имеется опыт схожего характера.
– Как ни удивительно, нет. Схожего характера? Нет. Я понимаю, это чрезвычайно странно, и однако же нет, не имеется.
– Ну, не считая разве что…
– Не считая чего, дорогой мальчик?
– Не считая, ты же знаешь… той ночи в кембриджской уборной.
– Чего-чего? А… ну да, конечно. Не считая этого, да, разумеется. – Трефузис удовлетворенно покивал. – Ну-с, если я не впадаю в большее, нежели Господь Бог, заблуждение, наша станция обслуживания находится вон за тем углом. А! Вот она. Бензин и лимонный чай, я полагаю. Машине не помешает заправка, а нам не помешает закуска, хо-хо.
Пока машина сворачивала с дороги, Эйдриан, как и многие английские путешественники до него, дивился опрятности и трогательному порядку, царящему на континентальных заправочных станциях. Цвета «евро» могли быть чрезмерно яркими и примитивными, однако лучше эта блестящая чистота, чем грязноватое убожество английских придорожных заправок. Как им удается сметать весь сор и сохранять покраску в подобной свежести? Все чистенько и аккуратно – от висящих по стенам горшочков с геранью до кровли из веселой желобчатой черепицы, предлагающей затененную стоянку измученным жарой, усталым путникам… Тут взгляд Эйдриана привлек некий металлический отблеск. Он изумленно ахнул.
В конце того самого ряда машин, в который Трефузис, неумело маневрируя, пристраивал свой «вулзли», стоял зеленый БМВ с английскими номерами и наклейкой «ВБ».
– Дональд, смотри! Это их!
– И я на это надеюсь. Я очень старался быть точным.
– О чем ты старался?
– И не забывай, частица "это" требует именительного падежа.
– Что?
– Ты сказал «это их». Имея в виду, разумеется, «это они». – Трефузис потянул на себя ручной тормоз и распахнул дверцу машины. – Впрочем, это всего лишь несносное педантство. Кто, пребывая в здравом уме, говорит «это они»? Никто. Ну так что же? Будешь сидеть в машине или вылезешь наружу и послушаешь, как я упражняюсь в люксембургском?
Они снесли подносы с булочками и чаем к столику у окна. Двое из БМВ сидели на другом конце кафе, в отделении для некурящих.
– Заговаривать с ними не стоит, – сказал Трефузис, – однако приятно знать, что они здесь.
– Кто они?
– Они зовутся Нэнси и Саймон Хескет-Харви, один мой давний друг любезно предоставил их нам в компаньоны.
– Значит, они на нашей стороне?
Трефузис не ответил. На миг задумавшись о чем-то, он вверх-вниз подергивал в своем стакане пакетик с заваркой.
– После войны, – наконец вымолвил он, – у Хэмфри Биффена, Элен Соррел-Камерон, математика по имени Бела Сабо и у меня появилась идея.
– Наконец-то, – произнес Эйдриан. – Вот она, правда.
– Это уж ты сам решишь. Мы вместе работали над «Энигмой» и проникались все большим интересом, каждый по-своему, к возможностям языка и машин. Бела очень хорошо сознавал, что в Британии и Америке уже открылся путь к тому, что ныне именуется вычислительной техникой, и что рано или поздно появится возможность лингвистического программирования цифровых машин. Работа Тьюринга в Блетчли показала, что старая, созданная еще Холлерином
[128]
система перфокарт скоро отойдет в прошлое. За алгоритмическими математическими языками низкого уровня последуют интеллектуальные модульные языки уровня более высокого, а те в конечном счете приведут к созданию эвристических машин.
– Эвристических?
– Способных учиться на собственных промахах, действующих, подобно людям, методом проб и ошибок. Мой интерес ко всему этому был не математическим и не так чтобы социальным. Меня не путало, что машины станут умнее людей, что они в каком-то смысле «возьмут верх». Однако я очень интересовался разработкой новых языков.
– Вследствие того, что все существующие ты уже выучил и боялся заскучать.
– Очаровательное преувеличение. После войны Бела вернулся в Венгрию, Хэмфри, как тебе известно, женился на леди Элен и стал школьным учителем, а я остался в Кембридже. Однако мы продолжали работать, когда представлялась такая возможность, над нашей идеей языка высокого уровня, на котором смогут изъясняться и машины, и люди. Наша мечта заключалась, видишь ли, в том, чтобы создать международный язык наподобие эсперанто, который был бы одновременно и lingua franca
[129]
общения человека и машины.
– Однако идеальное решение состояло бы, наверное, в том, чтобы научить машину говорить по-английски?
– Ну, весьма и весьма опасаюсь, что именно это и произойдет. Мы не могли, конечно, предугадать появление микропроцессора, или, возможно, мне следовало сказать – нам не хватило воображения, чтобы предсказать его появление. Стоимость вычислений каждые десять лет уменьшалась в миллион раз. Просто изумительно. Это означает, что теперь ты можешь за один фунт купить средства обработки данных, которые в семьдесят первом обошлись бы тебе в миллион фунтов.
– Разве это плохо?
– Чудесно, попросту чудесно. Однако мне от этого проку мало. Сейчас в компьютерах работают дюжины языков. «Кобол», «Форт», «Си», «Лисп», «Суперлисп», «Фортран», «Бейсик», «Паскаль», еще десятки жалких уродов. Теперь вот появился «Вавилон». Он еще покажет себя, как только стоимость вычислений снова понизится. К концу столетия мы получим компьютеры, распознающие уже существующие человеческие языки.
