– А игра не может выйти из-под контроля? – спросил Тонкий Рубчик. – Я не уверен, что мне так уж понравится привнесение элемента убийства. Пирси, как тебе известно, поражений не переносит.
– Я тоже, – ответил Твидовый. – И потерпеть таковое не собираюсь.
Глава пятая
– Ты был его лучшим другом, – сказала миссис Троттер. – Он так много рассказывал о тебе, какой ты умный и занятный. Он был очень к тебе привязан.
– Что ж, миссис Троттер, – ответил Эйдриан. – Я тоже был привязан к нему. Как и все мы.
– Надеюсь, ты и… и другой мальчик… Картрайт… сможете приехать на похороны.
Плача, она становилась копией Свинки.
В этот вечер, после того как Тикфорд официально объявил на вечернем богослужении новость, весь пансион пребывал в состоянии слегка истерическом.
– Некоторые из вас, я не знаю… могут знать, – произнес Тикфорд, – могли уже услышать, я не знаю, что у нас случилась трагедия. Пол Троттер сегодня днем покончил с собой. Не имею представления почему. Мы не знаем. Просто не знаем. И не можем знать.
Пятьдесят пар глаз повернулись, точно на шарнирах, в сторону Эйдриана. Почему первым делом послали за ним? О чем он так долго совещался за закрытыми дверьми с Тикфордом и родителями Свинки?
С Картрайтом все еще никто не побеседовал. Он ничего не знал и тоже обратил глаза, большие и испуганные, на Эйдриана.
– Боюсь, он должен был чувствовать себя очень несчастным, – продолжал, обращаясь, судя по всему, к потолку, Тикфорд. – Не знаю почему. Но мы вознесем за него молитву и препоручим душу его Господу. Отче Всесильный…
Опустившись, чтобы помолиться, на колени, Эйдриан почувствовал прикосновение чьего-то бедра. Бедра Ранделла.
– Что?
– Я его видел, – прошептал Ранделл. – Вчера, на кладбище, он поднялся наверх и сел рядом с тобой.
– И что же?
– Укрепи его милосердием Твоим, очисти любовью Твоей…
– А потом вы вместе спустились, и он плакал.
– Это никак не связано со случившимся.
– Да что ты?
– Аминь.
Том вопросов не задавал, Эйдриан же не мог заставить себя рассказать ему что-либо.
На следующее утро Биффо прислал Эйдриану записку. «Какая ужасная, удручающая новость. Мы с Элен страшно расстроены. В прошлом году я был преподавателем Троттера, такой прелестный мальчик. Надеюсь, Вам не трудно будет прийти к нам и поговорить о случившемся. Если, конечно, Вы этого хотите. Элен и я будем очень рады, если в этом триместре Вы сможете почаще бывать у нас по пятницам. Со всем моим сочувствием в это ужасное время. Хэмфри Биффен».
После полудня, когда Том с Эйдрианом играли в криббедж, кто-то постучал в их дверь.
– Аванти!
Это был Картрайт, и вид он имел испуганный.
– Можно поговорить с тобой, Хили?
Том, увидев лицо Картрайта, потянулся за книгой и темными очками:
– Я, пожалуй, пойду, порасту над собой.
– Спасибо, Томпсон. – Картрайт стоял, глядя в пол и ожидая, когда Том закроет за собой дверь.
– Присаживайся, – сказал Эйдриан.
– Я только что был у Тикфорда, – сказал Картрайт, не то не услышав приглашения, не то не приняв его.
– Угу.
– Он говорит, что Троттер был вроде как… вроде как влюблен в меня. И что сказал ему об этом ты.
– Ну, так говорил мне Троттер.
– Но я его даже не знал! Эйдриан пожал плечами:
– Мне жаль, Картрайт, но тебе ведь известно, какова наша школа.
Картрайт сел в кресло Тома и уставился в окно.
– Ох, черт побери. Теперь по всей школе разговоры пойдут.
– Ничего не пойдут, – сказал Эйдриан. – Тикфорд никому говорить не станет. Я уж тем более.
Знаешь, я даже Томпсону не сказал, а ему я рассказываю все.
– Да, но Тик говорит, что я должен поехать на похороны. Что об этом подумают?
– Ну… – ответил, быстро шевеля мозгами, Эйдриан, – я тоже еду на похороны. Распущу слух, что твои родители дружат с родителями Троттера.
– Пожалуй, это сработает, – сказал Картрайт. – Но зачем тебе вообще было говорить что-то Тикфорду?
– Это же самоубийство! Он оставил записку. В ней значилось: «Хили все объяснит», – примерно так. Что еще я мог сделать, как не сказать правду?
Картрайт поднял на него глаза.
– А Свинка… Троттер говорил… говорил тебе, как давно с ним это, ну, эти чувства ко мне?
– По-видимому, с тех пор, как ты появился в школе.
Картрайт поник и уставился в пол. Когда он снова поднял голову, в глазах у него стояли слезы. И выглядел он рассерженным. Рассерженным и, на взгляд Эйдриана, прекрасным, как никогда.
– Почему он заговорил стобой?– воскликнул Картрайт. – Почему мне не мог рассказать? И зачем было убивать себя?
Гнев, прозвучавший в голосе Картрайта, поразил Эйдриана.
– Ну, полагаю, он боялся, что… что ты его отвергнешь, или еще чего-то. Я в этих вещах не разбираюсь.
– Боялся оказаться отвергнутым сильнее, чем смерти?
Эйдриан кивнул.
– Значит, теперь мне придется до конца жизни просыпаться каждое утро с мыслью, что я виноват в чьем-то самоубийстве.
Слезы покатились по лицу Картрайта. Эйдриан склонился и сжал его плечо.
– Ты вовсе не должен так думать, Хьюго. Не должен!
Никогда еще Эйдриан не называл его Хьюго, да и не прикасался к нему ни разу с тех пор, как они на скорую руку обменялись любезностями в уборной пансиона – а это было еще до того, как Эйдриан понял, что влюблен.
– На самом деле я ответственен не меньше твоего, – сказал Эйдриан. – Даже больше, уж если на то пошло.
Картрайт удивленно уставился на него:
– Как это?
– Ну, – произнес Эйдриан, – я мог бы посоветовать Троттеру поговорить с тобой, верно? Сказать, чтобы он не держал все в себе.
– Но ты же не знал, что может случиться.
– Как и ты, Хьюго. А теперь давай вытри глаза, а то ребята и вправду поймут, что с тобой что-то не так. Мы съездим на похороны и через пару недель обо всем забудем.
– Спасибо, Хили. Прости, что я так…
– Эйдриан. И прощения тебе просить не за что.
Между этим днем и тем, когда они поехали в Харрогит, Эйдриан с Картрайтом не обменялись ни словом. Эйдриан несколько раз замечал его в окружении приятелей – вид у Картрайта был такой, словно ничего и не случилось. Пансион изо всех сил старался побыстрее забыть о неприятном событии. О Троттере вспоминали с чем-то вроде того презрения и отвращения, какое здравомыслящие юные англичане приберегают для больных, сумасшедших, бедных и старых.
