– Послушай, – сказал я, повернувшись к нему, когда вдали замаячили увитые плющом камни викторианской готики Генри-Холла – благодатно знакомый вид посреди чужого мира, – ты был удивительно добр. Тебе наверняка пришлось совсем не сладко, я это понимаю и очень ценю. А теперь я пойду, немного отдохну.
– Ключ при тебе?
Я сунул руку в карман шортов, вытащил ключ.
– Вот он, – сказал я.
Стив с нескладной сердечностью положил мне руку на плечо.
– Когда-нибудь мы с тобой будем покатываться со смеху, вспоминая все это, – сказал он.
– Наверняка, – согласился я. – Но над твоей добротой и чуткостью я никогда смеяться не буду. Такое терпение мог проявить лишь настоящий друг.
– Да ладно, вали ты, – сказал он, покраснев, и отвернулся.
Очень все получилось трогательно, ей-богу. Я гадал, куда он теперь направится и что расскажет тем, с кем встретится по пути.
Возвратившись в квартирку, 303-ю, мою квартирку, я плюхнулся на постель, в которой проснулся этим утром, и уставился в потолок, старательно приводя в порядок вернувшиеся воспоминания.
Теперь я знал наверняка, что я – Майкл Янг, аспирант-историк из Кембриджа. Знал также, что прошлой ночью, что бы эта «прошлая ночь» ни означала, находился в Кембридже, в лаборатории – лаборатории Кавендиша, вот как она называлась, – в лаборатории физика по имени… Ничего, вспомнишь.
УТО! Машина именовалась УТО. У. Т. О. – Устройство Темпоральных Образов. Хотя потом мы смысл начальных букв переменили – как раз когда Лео трудился над…
Лео! Вот видишь, Пип? Все возвращается. Его звали Лео. Лео Цуккерман. Доводя его машину до ума, мы переменили значение аббревиатуры, и УТО стало расшифровываться как Устройство Транспортировки Облаток, потому что мы собирались отправить пилюли…
Пилюли! Там была такая горстка оранжевых пилюль, которые Джейн…
Джейн! Пилюли Джейн! Стерилизуют мужчину. Намертво. Труба, подводящая воду к дому в Браунауна-Инне, Австрия. Вот туда мы их и отправили. В Браунауна-Инне…
Браунау!
На меня нахлынуло столько мыслей, что я боялся в них потонуть.
Алоиз. Клара. «Meisterwerk». Совсем готовый, до последней запятой. Мой почтовый ящик с конвертом, предназначенным для Лео Цуккермана. Парковка. Я уродую «клио». Кейс раскрывается. Диссертация разлетается по ветру. Лео подбирает листки. Примирение с Джейн. Я прихожу к Лео на кофе. Жаркий, парной день, встреча с Фрейзер-Стюартом, которому диссертация моя внушила омерзение. Лео показывает мне УТО. Освенцим.
Освенцим. Отец Лео. Никакой он не Цуккерман. Бауэр.
Я думал об отце Лео, выкалывающем номера ему и его матери. Думал о Джейн. Думал о татуировке на ее руке, той, которой она ударила по моей, нетатуированной, когда я рассыпал облатки.
Татуировка на руке Джейн? Разве у нее была татуировка?
Если бы путешествия во времени были возможны, кто-нибудь вернулся бы назад и разлучил братьев Галлахер сразу после рождения, позаботившись, чтобы никакого «Оазиса» на свете не было. Это слова Джейн?
Сейчас Лайам и Ноэль Галлахер в Принстоне. Состоят в Клиософском обществе и вместе со Стивом и Дважды Эдди целыми днями катаются на плоскодонках под музыку Вагнера.
Увитые плющом Стив и Дважды Эдди обнимаются на речном берегу. Вот только из кармана Стива выпал мой ключ. Упал в Кем и пошел на дно. Я видел, как он, серебрясь, крутится, крутится, точно знаменитые блинчики, кувыркающиеся в струе кленового сиропа. Мой ключ… мой ключ, мой кл…
– Майкл! Майки! Проснись. Идти пора.
Я резко сел, тенниска липла к спине, покрывшейся от дневного сна пленкой пота. Надо мной стоял Стив.
– Ты как, приятель?
– Я… да. Хорошо. Все хорошо. – Я прошелся взглядом по спальне и остановил его на Стиве.
– Уверен? Похоже, снилось тебе черт знает что. Знаешь, как при глубоком парадоксальном сне. Вон даже челка ко лбу прилипла.
– Виноват?
– Ты весь в поту. Прости, что потревожил, но в три нам надо быть у Тейлора.
– Да нет, ничего. Со мной все хорошо. Намного лучше. – Я встал и, дрожа от вновь накатившего возбуждения, нашарил ногами «тимберленды».
– Ну и отлично.
Я взял Стива за руку.
– Мне нужно спросить тебя кое о чем, – сказал я. – Вопрос может показаться тебе диким, но ты просто ответь на него, ладно?
– Ладно, попробуй.
Я заглянул ему в глаза.
– Расскажи мне все, – попросил я, – что тебе известно об Адольфе Гитлере.
– Адольфе Гитлере?
– Да, что ты о нем знаешь?
– Адольфе Гитлере, – медленно повторил Стив. – Это кто-то из твоих знакомых?
– Забудь о моих знакомых, – почти взвизгнул я, – что знаешь о нем ты?
Стив задумался, на секунду закрыл темно-синие глаза, так что длинные ресницы сомкнулись, потом снова открыл, словно придя к твердому решению.
– Ничего. Никогда об этом парне не слышал. Он что, из преподавателей? Тебе нужно с ним повидаться?
– О черт, – выдохнул я. – Черт, черт, черт! Я подскочил к окну, распахнул его.
– Лео! – завопил я на весь кампус. – Лео, кем бы ты ни был, у нас получилось! Господи Иисусе Христе, все, мать твою, получилось!
Я шел по кампусу, не чуя под собой ног. Каждый вид, каждый звук, воспринимаемый мной, все было новым и прекрасным. Мир вокруг сиял и светился невинностью, надеждой и совершенством.
Ах, если бы я мог оказаться сейчас в Европе! Посмотреть Лондон, Берлин, Дрезден, со всеми их зданиями, стоящими в целости и сохранности, не-разбомбленными, – и все благодаря мне. Боже мой, я же великий человек, куда более великий, чем Черчилль, Рузвельт, Ганди, мать Тереза и Альберт Швейцер, вместе взятые.
Быть может, мне удалось бы найти и Лео, узнать, что с ним стало.
Впрочем, Лео уже не Лео. Он был Лео лишь потому, что отец сделал его таким в другой жизни, в альтернативной, стертой с лица земли реальности. Теперь он… как там его звали? Бауэр! Аксель Бауэр, сын Дитриха Бауэра, вне всяких сомнений ведущий где-то невинную, беззаботную немецкую жизнь, между тем как настоящий Лео Цуккерман, не уничтоженный в пять лет, тоже где-то существует, – глядишь, и в Польше: стал музыкантом, врачом, фермером, учителем, как знать? – богатым промышленником, дающим работу и безбедное существование тысячам людей.
Интересно, почему я в Америке? Наверное, отец, вместо того чтобы пойти в армию, переехал сюда с мамой еще до моего рождения. Ладно, увижусь с ними и все узнаю. Надо привыкать к этому новому миру. В конце концов, я провел в нем всего один день, даже меньше. Надо постепенно знакомиться с ним. Старый мир – это теперь всего лишь причудливый мысленный образ, существующий в моей и только в моей голове, возможность, так и не осуществившаяся, пропущенный поворот. Тема для романа ужасов.
