Глодер лежал на спине, незрячие глаза его смотрели на восходящее солнце, слоновой кости шея была разорвана, алые лужи застуденевшей крови стояли на кителе, точно застывшие озерца лавы. В метре примерно от его отброшенной в сторону руки возвышался великолепный парадный Pickelhaube полковника Максимилиана Балиганда – шпицем вверх, как если б он все еще украшал голову зарытого в землю полковника. С одного плеча Руди свисал – небрежно, по-гусарски, – обеденный китель французского бригадира.
Внимание Ганса привлекло какое-то движение на переднем плане. От немецких окопов к телу медленно, сантиметр за сантиметром, по-пластунски полз человек.
– Мой бог, – прошептал Ганс. – Там Ади!
– Где?
Ганс отдал бинокль Эрнсту:
– Проклятье, если мы попробуем прикрыть Ади огнем, французы его мигом засекут. Спускайся. Воспользуемся перископом. Так будет безопаснее.
В течение двадцати минут они, безмолвно молясь, следили, как Ади приближается к проволочному заграждению.
– Осторожнее, Ади! – шептал сам себе Ганс. – Zoll für Zoll, mein Kamerad.
[72]
Ади пополз вдоль главного витка проволоки, отделявшей его от Руди, и полз, пока не достиг участка, помеченного крошечными клочками ткани, – тайного прохода, оставшегося после саперов. Благополучно миновав его, он возобновил пластунское продвижение к трупу. Как только он доберется туда…
– Что теперь? – спросил Эрнст.
– Дым! – ответил Ганс. – Раз он уже там, мы можем поставить дымовую завесу между ним и передовой врага. Скорее!
Эрнст завопил, требуя дымовых ракетниц, Ганс между тем продолжал наблюдение.
Лежавший ничком Ади, похоже, вслепую ощупывал раны на спине Руди.
– Что он делает?
– Не знаю.
– Может быть, Руди не мертв!
– Разумеется, мертв, ты глаза его видел?
– Тогда что же делает Ади?
Этого Ганс разобрать не мог – Ади, поднявшись на четвереньки, загородил от него тело.
– Иисусе, да ляг же ты, полоумный! – прошептал Ганс.
И Ади, точно услышав его, снова вжался в землю близ трупа Глодера, став таким же неподвижным, как тот.
– Мой бог! Его подстрелили?
– Мы бы услышали выстрел.
– Ну, значит, нервы сдали!
До сознания Ганса дошел нараставший в окопе шум. Он оторвался от перископа, огляделся. Поднятый Эрнстом крик собрал в окоп с десяток мужчин. Да нет, не мужчин. По большей части юнцов. Одни притащили с собой перископы и описывали, с дурацкими комментариями, каждую подробность наблюдаемой ими картины. Другие таращили большие, испуганные глаза на Ганса.
– Почему он не двигается? Обмер? Перетрусил?
Зрелище оцепеневшего на ничейной земле солдата было для всех привычным. Бежит человек, бежит, виляя из стороны в сторону, а через минуту он уже неподвижен, как изваяние.
– Только не Ади, – бодро, насколько мог, ответил Ганс. – Он собирается с силами для обратного броска, вот и все.
И Ганс опять припал к окулярам. По-прежнему никакого движения.
– Всем, у кого есть дымовая ракетница, приготовиться! – крикнул он
Полдесятка солдат вскарабкалось по лестницам, на ковбойский манер держа ракетницы на плечах, дулами назад.
Ганс, прежде чем снова приникнуть к окулярам, послюнил палец и проверил, куда дует ветер. Внезапно, без всякого предупреждения, Ади вскочил лицом к врагу, подцепил руками Руди и задом поволок тело к немецким окопам, попрыгивая на полусогнутых ногах, точно танцующий казак.
– Давай! – крикнул Ганс. – Огонь! Стрелять повыше, на пять минут влево!
Ракетницы захлопали, будто вежливо аплодирующая публика. Ганс смотрел на Ади: дымовые шашки падали, перелетая его, и занавес густого дыма вставал, уплотняясь, медленно колыхаясь на ветру, между ним и передовой французов. Ади, кренясь, продвигался к своим, без остановок, без единого взгляда за спину. Возможно, он и рассчитывал на дымовую завесу, подумал Ганс. Верил, что мы поймем, как поступить. А возможно, рискнул бы в любом случае. Ганс всегда считал Ади храбрецом, однако и предположить не мог, что в нем кроется такая животная сила.
– Какого дьявола тут происходит? – В окоп вступил майор Эккерт, усы его подергивались. – Кто приказал поставить дымовую завесу?
Молодой франконец четко отсалютовал ему:
– Это ефрейтор Гитлер, сударь.
– Гитлер? А кто разрешил ему отдавать такого рода приказы?
– Да нет, сударь. Это не его приказ, сударь. Он там, снаружи, сударь. На Niemandsland.
[73]
Вытаскивает тело капитана Глодера, сударь.
– Глодера? Капитан Глодер убит? Как? Что?
– Он отправился этой ночью за шлемом полковника Балиганда, сударь.
– Шлемом полковника Балиганда? Вы пьяны, милейший?
– Никак нет, герр майор. Француз, должно быть, захватил его в четверг, когда напал на наши позиции, сударь. Гауптман Глодер пошел, чтобы забрать шлем. И забрал, да еще и обеденный китель их бригадира прихватил. А после его, должно быть, снял снайпер, сударь.
– Боже милостивый!
– Сударь, так точно, сударь. И теперь ефрейтор Гитлер вытаскивает тело, сударь. А штабс-ефрейтор Менд приказал прикрыть его дымом.
– Это правда, Менд?
Менд вытянулся по стойке «смирно»:
– Так точно, сударь. Я счел это наилучшим образом действий.
– Но, проклятье, француз может решить, что мы его атакуем.
Слишком ошеломленный и напуганный, чтобы ясно думать, Менд все же нашелся с ответом:
– С вашего дозволения, герр майор, от этого никому никакого вреда не будет. Franzmann
[74]
израсходует несколько тысяч ценных патронов, только и всего.
– Ну, знаете ли, все это полное безобразие.
По крайней мере, не такое, как ты, дерьмоголовый школьный учитель, успел подумать Менд, прежде чем предаться размышлениям более грустного толка.
– И где же сейчас Гитлер?
Шмидт, не отрываясь от бинокля, пролаял в ответ:
– У проволоки, сударь! Сударь, с ним все в порядке, сударь! Он отыскал проход. Тело при нем. И каска, сударь! Каска тоже при нем!
Солдаты восторженно взревели, и даже майор Эккерт позволил себе улыбнуться.
Ганс в недоуменном смятении повторял и повторял про себя: «Эккерт до этой самой минуты ничего не знал. Эккерт ничего не знал! Ади не говорил вчера с Эккертом о шлеме Полковника. Ади не просил разрешения на вылазку. Но ведь он же сказал мне и Руди, что просил. Почему же Ади солгал?»
