И, поскольку ничего лучшего они предложить не смогли, крысы перекочевали в коробку для оптики – гниющие тушки едва не распались на куски, когда Стив, давясь рвотой, попытался сгрести их двумя картонками.
Лео отобрал картонки у Стива и сам закончил работу. По части небрезгливости нам до него было далеко.
Я наблюдал, как Лео работает: ярко-синие глаза перебегают с одной части созданной им машины на другую, длинные пальцы перебирают кнопки и рычажки, все его неспокойное тело подрагивает от невероятной сосредоточенности.
Ощутив мой взгляд, Лео повернулся ко мне.
– Все идет как надо, – прошептал он.
– Насчет Браунау, – сказал я. – Вам же понадобятся координаты. А я боюсь, что…
– Полагаете, я их не знаю?
– Сорок семь градусов тринадцать минут двадцать восемь секунд северной широты, десять градусов пятьдесят две минуты тридцать одна секунда восточной долготы. Он кивнул.
– Память у вас хорошая. Взгляните. Мы уже там.
– Я помню и еще кое-что, – сообщил я. – Вы как-то сказали мне, что в этой жизни ты – либо мышь, либо крыса. Крыса творит добро или зло, изменяя то, что ее окружает, мышь же творит добро или зло, не делая ничего.
Лео перевел взгляд на серебристую коробку.
– Высказывание весьма уместное, – отметил он. – Ну-с, если вы готовы. Пора.
Торчащие из аппарата трубки озарялись торопливыми вспышками красного света. На экране переливались, свиваясь клубком, яркие краски.
– Что это? – спросил я. – Браунау?
– Первое июня. Четыре утра.
– В прошлый раз краски были другими.
– Они ничего не значат, – слегка презрительным тоном, какой ученые приберегают для туповатых неспециалистов, сказал Лео. – Краски будут такими, какие вы зададите сами.
– А что там краснеет, в тех трубках?
– Данные, – ответил он, и на сей раз в голосе его проступили удивление и тревога. – По трубкам идут данные. А что, в прошлый раз было иначе?
– Почти так же, – заверил я его. – Кабели из машины выходили другие, только и всего.
– И как они выглядели?
– Ну, они не были прозрачными. Данные передавались по медным проводам.
– По медным? – изумился Лео. – Как в допотопных телефонах? Но это же примитив.
– Так ведь он работал, верно? – сказал я, вставая, что было не совсем логично, на защиту моего мира.
Лео снова взглянул на экран.
– Неужели так просто? – спросил он. – Я нажимаю вот здесь – и никакой фабрички отец в Аушвице не строит?
Палец его поглаживал маленькую черную кнопку под экраном.
Я не стал говорить Лео, что отец его и в прежнем мире побывал в Аушвице. Лео только огорчится, узнав, что, как бы он ни изменял историю, отец его, похоже, обречен на то, чтобы руководить зверским истреблением евреев.
Лео отвернулся от экрана, вытащил из кармана две белые маски. Одну он пристроил себе на лицо, завязав за ушами тесемки, другую вручил мне. Я нацепил ее, в нос и легкие шибанула такая волна ментола, что из глаз моих хлынули слезы. Я увидел, что и Лео тоже плачет. Сморгнув слезы, он ткнул пальцем в коробку для оптики.
Я открыл защелку, поднял крышку, не без усилия сглотнул и заглянул внутрь.
Огромное, трепещущее крыльями, долгоногое насекомое вылетело из нее и ударило меня в глаз.
Взыв от испуга, я уронил крышку.
– Тише! – прошипел Лео. – Это же не волк. И он, сердито нахмурясь, протянул мне два куска картона.
Отведя голову в сторону, чтобы успеть увернуться от новых летающих тварей, я снова приподнял крышку.
Летающих тварей в коробке, похоже, больше не имелось. Разве что блохи, однако ничего сравнимого по размерам с тем, первым, жутким созданием. Нет, большинство тех, кто населял этот ящик Пандоры, относилось к разряду ползучих. И последние несколько часов твари эти были сильно заняты: они плодились и размножались. В коробке взбухала и опадала содрогавшаяся жизнь. О том, чтобы вытаскивать это разваливающееся месиво двумя кусками картона, нечего было и думать.
– Наверное… – сказал я, голос мой прозвучал из-под маски низко и глухо, – наверное, самое лучшее – просто вывалить все это, как по-вашему?
Лео заглянул в коробку, молча кивнул и указал на подобие церковной купели. В ее верхушку, похожую на чашу или тазик, мне и надлежало переместить останки сгнивших крыс. От низа купели к машине тянулись пульсирующие трубки, по которым бежали данные.
Лео махнул мне рукой – действуй, и я, задержав дыхание, вывалил содержимое коробки в тазик.
Жуткий смрад пробивался даже сквозь пропитанную ментолом маску. Отвернув голову, я постучал коробкой о край чаши и услышал, как шлепнулись в нее остатки гниющей плоти, – ни дать ни взять жидкая кашица, которую расплюхивает по мискам сестра-хозяйка работного дома. Заглянув в коробку, я увидел, что часть ее содержимого так и осталась в ней, налипнув по углам.
– У вас не найдется чем отскрести остальное? – спросил я.
Лео слез с табурета, торопливо огляделся и шагнул к угловому столику, заметив на нем кофейную кружку.
Отдав ее мне, он стоял, наблюдая, как я отскребаю коробку.
– Так-так-так. И что же за треклятая дьявольщина тут происходит?
Я в ужасе обернулся. Кофейная кружка и коробка, выпав из моих рук, грохнулись об пол.
В дверном проеме стояли Хаббард с Брауном. Каждый держал в руке по пистолету.
– Ну-с, никому не двигаться, – приказал, входя в комнату, Браун. – Я хочу понять, что… Иисус Христос задроченный!
Ладонь его взлетела ко рту, он отшатнулся, давясь. Я увидел, как сквозь пальцы Брауна просачивается рвота.
Вонь добралась и до Хаббарда – тот потянул из кармана носовой платок. Я глянул на Лео: он не отрывал глаз от черной кнопки под экраном – до нее от нас было ярдов десять. По экрану продолжали прокатываться красочные облака. Все было готово.
Я сделал шажок влево, к машине.
– О нет, – произнес, протягивая платок Брауну, Хаббард. – Ни шагу.
Он поднял руку с пистолетом на уровень плеча и прицелился мне в голову.
Браун отер рот и, все еще держа платок у губ, сверлил нас полным гнева и отвращения взглядом. Я понимал, что по какой-то причине порыв сквернословия, коего он себе обычно не позволял, разозлил его куда сильнее, чем приступ рвоты. Я еще при первой нашей встрече учуял за его личиной вкрадчивого ковбоя качества совсем иного толка. Не сомневаюсь, подчиненные Брауна превозносят его до небес как потрясающего оригинала, подобие Гэри Купера. Правда, Гэри Купер никогда таких слов, как «Иисус Христос задроченный», не произносил. Во всяком случае, в тех фильмах, что видел я.
