Тут меня, честно говоря, прошиб холодный пот. Я представил,
что сделал бы со мной этот сумасшедший, если бы узнал о нашей с Вами переписке.
Вы хоть понимаете, какому чудовищному риску я подвергался, выполняя Ваше
поручение?
У меня началось сердцебиение, задрожали пальцы и, боюсь,
дальше я слушал уже менее внимательно, поэтому завершение речи передаю в
несколько скомканном виде.
«Безнаказанность двух предшествующих убийств и всё
нарастающее озлобление подтолкнули Папушина к новому преступлению. Он решил
умертвить Коломбину, новую фаворитку Смерти. Особенно мучительным безумцу
должно было показаться унижение, которому он подвергся, когда заветное послание
от Вечной Невесты было публично объявлено фальшивкой. Коломбина же утверждала,
что ее Знаки в огне не горят.
Тут надобно пояснить, что, по глубокому убеждению Папушина —
убеждению, в котором его всячески укреплял наш дож, — самоубийство
является наивысшей формой ухода из жизни, или, как выразился Стерн,
аристократом среди смертей. Не дав Коломбине умереть по собственной воле,
Калибан тем самым разоблачил бы ее как узурпаторшу — точно так же, как ранее он
поступил с Гдлевским.
Именно так всё бы и произошло, если бы вчера, встревоженный
состоянием мадемуазель Коломбины, я не отправился провожать ее до дому. Мы
простились у подъезда, но я решил последить за ее окнами, чтобы немедленно
вмешаться, если замечу что-нибудь подозрительное. Разумеется, мне и в голову не
приходила мысль об убийстве — я опасался лишь того, что барышня вознамерится
наложить на себя руки.
В окне горел свет, время от времени я видел движение тени по
шторе. Было уже очень поздно, но мадемуазель Коломбина всё не ложилась. Меня
одолевали мучительные колебания. Не подняться ли наверх? Но как будет выглядеть
ночной визит мужчины к одинокой девушке? Нет, это было совершенно немыслимо.
Я не видел, как Калибан проник в подъезд — очевидно, он
вошел со двора, через черный ход. В четверть третьего мне послышалось, будто
сверху доносятся приглушенные крики, однако я не мог бы поручиться, что не
обманываюсь. Я весь обратился в слух, и через несколько секунд уже вполне явственно
донеслось: «Нет! Нет! Черепа! Черви!»
Крики раздавались из самого подъезда. Я не понял значения
слов, да и сейчас не понимаю, что имела в виду мадемуазель Коломбина, однако
немедленно бросился к парадному. Как оказалось, вовремя. Несколько мгновений
промедления, и было бы поздно».
Здесь с Коломбиной приключилась истерика. Она зарыдала,
бросилась Заике на грудь, говорила бессвязные слова и несколько раз поцеловала
его в лоб и щеки, нанеся некоторый урон прическе и воротничкам этого франта.
Когда же девицу напоили водой и усадили в кресло, Заика сказал нам в
заключение:
«Теперь всё, дамы и господа. Клуб «Любовники Смерти» я
объявляю распущенным. Нет никакой Смерти с большой буквы. Это раз. Той смерти,
которая существует, любовники с любовницами не нужны. Это два. Придет время, и
вы непременно повстречаетесь с этой скучной дамой, всяк в свой час. Никуда эта
встреча от вас не уйдет. Это три. Прощайте».
Расходились молча, в выражении лиц преобладали растерянность
или возмущение. С Просперо никто не попрощался, даже его одалиски. Он сидел,
совершенно уничтоженный. Еще бы! Как мог этот хваленый ясновидец и
самоназначенный спаситель душ так фатально ошибиться? Ведь сам привел в клуб
опасного маньяка, всячески ему покровительствовал, по сути дела — поощрял убийцу!
Не хотел бы я оказаться в его шкуре.
Или хотел бы? Ей-богу, в положении свергнутого кумира,
который вчера еще был высоко вознесен, а сегодня сброшен в грязь — в унижении,
в растоптанности есть наслаждение не менее острое, чем в победительности и успехе.
Мы, немцы, знаем толк в подобных вещах, потому что начисто лишены чувства меры.
Утонченную сладость позора, ведомую лишь очень гордым людям, отлично чувствовал
и гениальный Федор Михайлович, самый немецкий из русских писателей. Жаль, что у
нас с Вами не было случая поговорить о литературе. Да теперь уж и не будет.
На сем завершаю свой последний отчет, ибо принятые мною
обязательства исполнены. Можете доложить начальству, что московской эпидемии
самоубийств наступил конец. Припишите эту заслугу своим усилиям — мне не жалко.
Я не честолюбив, от жизни мне нужны не почести и карьера, а нечто совсем иное,
чего Вам, боюсь, не оценить и не понять.
Прощайте, Виссарион Виссарионович, не поминайте лихом. А я
постараюсь не поминать лихом Вас.
Ваш ZZ
20 сентября.
Глава 6
I. Из газет
НА МОТОРЕ В ПАРИЖ
Завтра в полдень из Москвы на трехколесном моторе выезжает в
Париж русский спортсмэн, задавшийся целью установить новый рекорд дальности и
скорости переезда на самодвижущихся экипажах.
2800 верст, разделяющие две столицы дружественных наций,
отважный рекордсмен г. Неймлес думает преодолеть в 12 дней, не считая дневок,
ночевок и прочих остановок, в том числе вынужденных — из-за ремонта или
скверного состояния дорог. Последнее обстоятельство, а именно ужасающее состояние
дорог, в особенности на территории Привисленского края, представляет наибольшую
трудность для осуществления этого рискованного предприятия. Всем памятен
прошлогодний случай, когда в колдобине под Пинском развалилось на куски
четырехколесное авто барона фон Либница.
Старт состоится от Триумфальной арки. Г. Неймлеса будет
сопровождать камердинер на бричке с багажом и запасными элементами для трипеда.
Мы будем следить за продвижением смельчака и регулярно печатать телеграммы,
получаемые из пунктов трудного маршрута.
«Московские ведомости» 22 сентября (5 октября) 1900 г.
4-ая страница
II. Из дневника Коломбины
Я просыпаюсь, чтобы уснуть
"Оказывается, я ничего не знаю. Кто я, зачем живу и
вообще — что такое жизнь. Гэндзи однажды процитировал какого-то древнего
японца, который сказал: «Жизнь — это сон, увиденный во сне».
Древний японец совершенно прав. Еще полчаса назад мне
казалось, что я бодрствую. Что я много дней спала и очнулась только тогда,
когда в глаза мне ударил луч электрического фонаря и взволнованный голос
спросил: «Коломбина, вы живы?» И в тот миг мне приснилось, что я пробудилась
ото сна. Я словно заново услышала звуки настоящего мира, увидела живые краски,
а стеклянная колба, отделявшая меня от яви, рассыпалась вдребезги. Нет ни
Вечного Жениха по имени Смерть, ни таинственного и манящего Иного Измерения, ни
мистических Знаков, ни духов, ни зова черноты.
