«Или горящего угля на ладони, натертой смесью яичного белка,
камеди и крахмала, защищающей кожу от ожога, — подхватил Дож. — Всё
годится, лишь бы впечатлить и подчинить своей воле… О, не нужно так
проницательно улыбаться! Вы думаете, что я себя выдал, проговорился, упомянув о
подчинении. Поверьте, я отлично знаю свои слабости. Да, конечно, помимо главной
цели — спасения недужных — я еще и получаю от этой игры немало удовольствия. Не
стану скрывать, мне нравится властвовать над душами, меня пьянят обожание и
безграничное доверие, но, клянусь вам, приобретенную власть я использую не во
зло! Я выдумываю все эти мудреные, а на самом деле смехотворные обряды лишь для
того, чтобы месмеризировать будущего самоубийцу, отвлечь его, вызвать интерес к
вечной тайне бытия! Ведь, по моим наблюдениям, люди чаще всего приходят к мысли
о самоистреблении даже не от горя или безысходности, а от отсутствия интереса к
жизни, от скуки! Если же истинная причина самоубийственного порыва заключается
всего лишь в нищете (а это тоже часто бывает), я стараюсь помочь такому
соискателю деньгами — по возможности, каким-нибудь деликатным, не унизительным
для этих болезненно гордых людей образом. — Здесь Дож запнулся и
беспомощно развел руками. Зацепил пальцем крышечку бронзовой чернильницы в виде
русского богатыря, поправил откинувшийся шлем и принялся нервно поглаживать
его. — Но я не всесилен. Слишком много запущенных, неизлечимых случаев.
Часто, слишком часто мои ухищрения бессильны. Мои питомцы гибнут один за
другим, и каждая утрата отнимает у меня по несколько лет жизни. И все же я
вижу, что некоторые близки к исцелению. Наверняка вы заметили по сегодняшнему
поведению соискателей, что кое-кому из них умирать уже совсем не хочется. Не
удивлюсь, если, испугавшись бесстрастной рулетки, кто-то больше сюда не придет,
и это будет моя истинная победа. Я спас бы много больше моих подопечных, если
бы только…»
«Что «только»?» — поторопил его Заика, поднявшись из кресла.
По-моему, он был потрясен услышанным не меньше, чем я. Во всяком случае, он
внимал Дожу очень внимательно, не перебивая.
А тот всё медлил, и его лицо на глазах делалось бледней и
бледней. Он словно решал, можно ли открыться собеседнику до конца.
Наконец решился: «…Если бы только… Да сядьте же! —
Заика нетерпеливо качнул головой, и Дож заоглядывался по сторонам. Я увидел,
что его черты искажены самым настоящим страхом. — Я не учел одного… Смерть
в самом деле существует!»
Заика сдержанно заметил: «Это безусловно важное открытие».
«Не смейтесь! Вы отлично поняли, что я имею в виду. А если
не поняли, то вы менее умны, чем кажетесь. Смерть существует не только как
конец физического существования, но и как одушевленная субстанция, как злая
сила, которая приняла мой вызов и вступила со мной в борьбу за души моих
учеников».
«Послушайте, Благовольский, оставьте это для Львицы
Экстаза», — поморщился Заика.
Дож горько улыбнулся.
«О, и я был таким же скептиком, как вы. Еще совсем
недавно. — Он внезапно подался вперед всем телом и схватил собеседника за
руку. Вид у него сделался почти безумный, а голос перешел на громкий
шепот. — А про Знаки вы слышали? В свое время я сам придумал эту
дополнительную сложность, чтобы соискатели не принимали завывания бедняжки
Офелии чересчур всерьез. Ловко было замыслено: мол, одного вызова духов
недостаточно, нужно еще получить некий мистический вызов от Смерти. И
получали!» — выкрикнул Дож, да так громко, что я от неожиданности ткнулся лбом
в дверь. Слава Богу, момент был слишком напряженный, чтобы беседующие обратили
внимание на этот глухой звук.
А Дож зачастил исступленной скороговоркой: «Все, все как
один получали! Стоило Офелии назвать очередного избранника, и тому сразу же
поступали Знаки!»
«Чушь, — сказал на это Заика. — Этого не может
быть».
«Чушь? — Дож неприятна рассмеялся, блеснув воспаленными
глазами. — Первым был Ворон, тихий пьяница, по ремеслу фотограф. Вечером
Офелия назвала его избранником, а ночью он выпрыгнул из окна. Я выкупил у
полицейского предсмертное стихотворение Ворона, там довольно невнятно толкуется
про какое-то «виденье, коего посредством скреплен потусторонний зов». Стихи
ужасные, просто чудовищные, но не в этом дело. Что за видение? Кто теперь
ответит?»
«Мало ли что ему могло примерещиться с пьяных глаз, —
резонно возразил Заика. — Должно быть, после спиритического откровения ваш
фотограф как следует отметил свою избранность».
«Может быть, не спорю! — тряхнул головой Дож. — Я
и сам вначале не придал значения этой строке. Правда, в письме была еще
приписка, адресованная мне: «Для П. Сомнений нет! Я счастлив. Прощайте и
спасибо!» «Спасибо», а? Каково мне было это прочесть? Но вы послушайте, что
было дальше! Через несколько дней Офелия сказала голосом Ворона: «Теперь черед
того, за кем придет посланец Смерти, закутанный в белый плащ. Ждите». Я был
совершенно спокоен — думал, какой еще к черту посланец. Откуда ему взяться? Но
в ту же ночь, слышите вы, в ту же ночь, — маэстро вновь с крика перешел на
шипение, — сразу двоим из соискателей было видение: во сне за ними пришел
некто в белом плаще и призвал соединиться со Смертью! Один был студент, весьма
мрачного, ипохондрического склада, называл себя Ликантропом. Другая, напротив,
была славная, молоденькая, чистая — я думал, что у нее эта самоубийственная
блажь скоро выветрится! Скажите, Фома Неверующий, часто ли бывает, чтобы двум
совершенно разным людям одновременно снился один и тот же сон?»
«Да. Если упоминание о посланце в белом плаще произвело на
них сильное впечатление…»
«Слишком сильное! — взмахнул руками Дож. —
Ликантроп и Моретта рассказали нам о своей «удаче» на следующем же заседании. Я
пытался их переубедить. Они сделали вид, что согласны со мной и что торопиться
с самоубийством не намерены, а сами вступили между собой в сговор. Они ушли из
жизни вместе — но не от любви друг к другу, а от любви к Смерти… Аваддон слышал
перед смертью голос какого-то Зверя. А произошедшее с Офелией и вовсе загадка.
Я был с ней совсем незадолго до рокового конца. Поверьте, у нее и в мыслях не
было кончать с собой. Совсем напротив…»
Он смущенно кашлянул. Я уже писал Вам, что этот старый сатир
сластолюбив и охотно пользуется слепым обожанием соискательниц — они все
влюблены в него. Говорят, и покойная Моретта тоже не миновала его спальни.
Однако это к делу не относится.
«А наша Львица Экстаза! — продолжил он. — Сегодня
эта дама шепнула мне, что «Царевич Смерть» ухаживает за ней галантней, чем
кто-либо из ее многочисленных поклонников, и шлет ей чудесные дары. А ведь это
известная поэтесса, много повидавшая на своем веку — не какая-нибудь глупенькая
девчонка, рехнувшаяся на декадентстве».
