Время течёт подобно смоле, растягивая секунды в минуты, а минуты превращая в часы. Захар, очнувшись от ступора, сбивает впавшую в раж мстительницу. Над головами их тут же вспарывают воздух стрелы. Щелкает в ответ АПБ Тоболя, пуля за пулей вгоняя свинец в темноту. Лучники, затаившиеся у края лагеря, оседают на землю. Кати извивается, отталкивается, ревет что-то яростное, пробует подняться. Ее колотит.
Пригодько прижимает обезумевшую к земле, вытаскивает револьвер, ждет. Игорь еще разок стреляет в темноту, из которой доносится лишь удаляющийся топот.
Тут же грохает револьвер Пригодько – один из "трупов" попробовал схватить саблю.
Кати, чуть успокоившись, взрывается снова. Вывернувшись из-под сибиряка, перехватив саблю двумя руками, она прыгает на ближайший труп и рубит его. Колошматит от души, с замахом, как мясник на разделке. Остатки платья, залитые черной в ночи кровью, липнут к бедрам, ошметки чужой плоти летят вокруг. Она не видит ничего, только рубит, рубит, рубит.
Приступ проходит так же внезапно, как и начался.
Тело замирает, плечи опускаются. Канадка с детским всхлипом валиться на землю. Игорь и Захар вскидывают пистолеты, выискивая в окружающей темноте того, кто послал стрелу.
Но стрелка нигде нет. Кати не задета. Из травы, где, скрутившись в клубок, лежит канадка, доносится тихий плач.
3.
– Ты всегда был мне другом, Тимофей, – Захар накренился, но могучая ладонь кубанца успела подхватить товарища.
Сибиряк кивнул, благодаря, попробовал подняться по ступеням и снова откатился назад. На этот раз подъесаул не помог.
Казак вернулся и замер, пошатываясь над телом. Упав на спину, бывший красноармеец пробовал подняться, смешно загребая руками и ногами. Подъесаул заржал. Громыхая в узких коридорах, эхо разносилось по этажу, заставляя гурий жаться к стенам.
– Эко тебя угораздило.
Захар виновато улыбнулся.
…Когда они ввалились в малую залу, гости Аламута уже разбрелись по отгороженным закуткам. Сладковатый дым витал в помещении, заставляя замирать сердце и туманя мозг.
Хозяин приветливо махнул рукой.
– Сюда, сюда.
Русичи, пошатываясь, двинулись к помосту, на котором возлежал владыка. Крупный, уже немолодой мужчина с лицом, будто выбитым из скалы неумелым резчиком. Шрамы исказили черты лица его, время выбелила бороду, иссушила руки.
– Я набил для вас свою лучшую трубку.
Потресканые губы разошлись в улыбке, обнажив белоснежные зубы юноши.
Захар нетерпеливо дернулся, протягивая руки к искушению. Он уже забыл все, о чем они сговорились полчаса назад.
Горовой с трудом удержал товарища.
Старец удивленно поднял брови. Захар вздохнул и отошел за спину казака.
– Спасибо, добрый друг, но мы пришли не за этим, – слова отказа дались подъесаулу с трудом.
За спиной обреченно вздохнул Пригодько.
– А за чем же еще?
– Не за этим… Совсем не за этим, друже.
Владыка огладил бороду и отложил трубку к серебряному кубку, наполненному "радостью мира". Пригодько следил за перемещением трубки, как собака отслеживает уносимую из-под носа кость.
– Все ли хорошо у тебя? Не мучает ли что твою душу, мой несостоявшийся враг и гость дома моего?
От повторного приглашения отказаться было нельзя. Горовой сел.
За спиной еще раз глубоко вздохнул Захар.
– Спасибо. Все у меня добра. Все в порядке и достатке.
Старик улыбнулся и протянул трубку Захару. Пригодько облизнулся и попробовал привстать, но ладонь подъесаула вдавила его в пол.
– Он не будет.
Еще один душераздирающий вздох.
Владыка повернул голову набок.
– Так ли я понял, что тебе не по вкусу цветы моего сада, гость?
– Все мне по вкусу, хозяин. Только загостились мы. Пора и честь знать.
– Уезжаете?
– Знаешь, что ждали мы лишь попутного каравана, чтобы не ехать через горы сам-самом. Ты говорил, что в месяц по два таких каравана идут. Мы гостим уже значно больше, а все никак не можем застать попутчиков.
– Время такое, друг. Война в мире нынче. Купцы не едут, а воины сторонятся моих земель, да и я их не жалую.
– Тогда не обессудь. Сами мы в поход выступим. Негоже сидеть сиднем, пока друзья невесть где обретаются. Дело у нас там. Пора.
– Знаю, знаю.
– Откуда?
– Слухами полны корзины моих гостей. Ими они расплачиваются за радость, что несу в их души.
– И что еще тебе сказали твои гости, уважаемый?
– Мало… Очень мало, друг.
Горовой поднялся.
– Дозволь нам откланяться. До моря путь не близкий. Собраться надо, коней снарядить. Думаем, по зорьке первой в дорогу выедем. Не держи на нас зла, если чем обидели.
Владыка усмехнулся.
– Я много, что знаю, друг… Мир полон тех, кто хочет говорить, и всегда мало тех, кто готов слушать.
Он протянул трубку, показывая, что не собирается заканчивать разговор. Горовой отказался. Потом удержал руку друга. Пригодько в который раз обреченно вздохнул.
– И что же говорят твои гости, уважаемый?
– А говорят они, друг мой Тимо-о-фей, что не надо вам выезжать в земли, которые сейчас старается избежать каждый благоразумный человек. Люди, которые вам дороги, уже спешат сюда сами. Зачем прыгать у дерева, когда каждый плод когда-то сам будет готов упасть тебе в ладонь?
– Как?
– Не как, друг, а сколько… Ваши друзья, живые и невредимые, едут сюда. Будут в гости к концу зимы, когда снег на перевалах сойдет.
Владыка еще раз протянул трубку.
Казак упустил момент, когда подарок перехватил Пригодько. Через мгновение сибиряк уже втянул сладковатый дым в легкие.
– Так нам… Эта? Выезжать, выходит, что и не надо?
От окутавшего голову дыма мысли путались, терялись, убегая в те моменты, когда нужны.
Тимофей Михайлович потер переносицу.
– Как нам… – Понял, что недоверием оскорбит хозяина, и поменял вопрос. – Где нам узнать, скоро ли друзья будут здесь?
– Все в воле небес, – Владыка поднял ладони вверх.
Подбежавший слуга тут же вложил в них новую трубку.
– Пока же не стоит спешить, дорогие гости. Зачем идти к тому, что само спешит навстречу? Нельзя обогнать судьбу.
Он протянул новую трубку подъесаулу. Тот отказался. Хозяин еле заметно нахмурился. Но негатив прошел быстро. Через секунду он опять улыбался.
