Стрелки же, собравшись под защитой башни, опять начали засыпать атакующих тучами стрел. Мушкетеры, не сумевшие ворваться в последний оплот на спинах беглецов, отступили к частоколу. Отходили строем. Унтера, размахивая бессмысленными алебардами,
[105]
удерживали солдат от бегства.
Когда со двора вывели пехоту, штабс-офицеры насели на полковника с требованием пустить их на последний штурм. Но тот предпочел дать коптам шанс.
Послали меня.
– Сдавайтесь! Всем, кто сложит оружие, мы гарантируем жизнь!
Я выглянул из-за края каменной кладки и еще раз проорал предложение.
В ответ недалеко свистнула стрела, из башни неслись угрозы и площадная брань. Гренадеры, укрепившиеся на стене, открыли огонь по лучникам, те ответили. Ружейная трескотня и свист стрел, замолчавшие по приказу начальства, разгорелись с новой силой.
Полковник, так и оставшийся для меня безымянным, пожал плечами и сделал знак артиллеристам. За время переговоров те успели подтянуть вторую пушку.
В запальных отверстиях коротко зашипело, взметнулся огонь. Два шестифунтовых ядра врезались в уже горящую кровлю головной башни, обрушив пылающую крышу на собравшихся на этажах защитниках.
Грохот ломающихся балок, крики раненых, вой.
Створки ворот распахнулись. Наружу устремился людской поток. Полуослепшие от дыма, задыхающиеся, обожженные копты шли в последний бой. Впереди бежал тот самый белотюрбанный офицер, ведший переговоры. В его руках мелькнул клинок, лицо исказилось гримасой яростной обреченности.
Пушки по очереди окутались огнем. Два заряда картечи, выпущенные с двухсекундным промежутком, врезались в людскую массу.
Тут же перед пушками построились мушкетеры. Три ряда русских солдат плотно закупорили единственный путь к спасению для еще живых защитников. Первый ряд мушкетеров дал залп и тут же уступил место второму ряду. Еще залп! Третий ряд двинулся вперед. Последний шквал свинца!
Строй ощерился штыками, приготовившись встретить тех, кто умудрился выжить в этом огненном аду. Клубы пороховой гари, смешавшись с дымом, полностью скрыли поле брани.
Защитников больше не было.
В шуме трещащих, пылающих перекрытий, в криках умирающих, в их последних проклятиях, послышались новые звуки.
Собравшиеся у ворот русские офицеры обернулись.
В двух сотнях шагов позади, у оставленного штабного навеса, катались по земле и стенали подошедшие из деревни женщины. Несколько десятков их, старых и молодых, рвали волосы, молились, а большинство просто безнадежно выло. В крепости сгорали их мужчины, мужья, дети и братья.
– Медад, медад!
[106]
– неслось отовсюду.
Огонь, пожирающий центральную башню форта, начал перекидываться на соседние стены. Высушенное дерево ходов, лестниц, перекрытий шло в пищу разбушевавшемуся пламени.
Сверху посыпались гренадеры. Артиллеристы начали откатывать пушки от раскаленных стен. Гигантский костер устремился к темнеющему вечернему небу.
Когда русские отошли от форта, в ворота устремились женщины. В бушующей стихии, в дыму, они силились отыскать выживших.
Через десяток минут из проема начали появляться согнувшиеся под тяжестью хрупкие фигурки. К ним сразу двинулись егеря. Женщины истошно завизжали, но солдаты жестами показали, что не собираются добивать спасенных. Егеря снимали с тел оружие и помогали укладывать коптов. Чуть в стороне размещали убитых и раненых русских солдат. Тут же колдовал батальонный доктор. Женщины же, кашляя и шатаясь, бежали обратно в дым, закрывая лица смоченными в воде покрывалами.
Рядом со мной о чем-то эмоционально спорили два капитана. Разговор велся на французском, знакомом мне языке, но смысл почему-то ускользал. Еще дальше окруженный казаками-телохранителями граф раскуривал очередную трубку. С ним находился полковник и пара офицеров с золотыми нагрудными бляхами.
От дыма першило в горле и слегка кружило голову.
Салтыков поманил меня пальцем и крикнул:
– Петр Николаевич, право слово, не стоит стоять так близко к огню! Идите сюда!
Он развернулся и двинулся к штабному навесу, под которым денщик уже разложил походный столик. Серебряная посуда и запотевший графин казались чуждыми этому миру предметами.
У навеса, на ящике, сидел раненый Емельянов. Мрачный увалень прилаживал повязку ему на щеку. Стрела воткнулась чуть ниже глаза, разворотив лицо, но не причинив никакого серьезного вреда, кроме выбитого зуба и порванной кожи.
Капитан помахал мне рукой и тут же скривился от боли.
Граф уселся за стол и указал мне на место рядом с собой.
– Не стоит оставаться на поле брани без необходимости, Петр Николаевич. Вы, я верю, еще послужите Отчизне.
При виде пищи к горлу подступил комок.
– Есть в такое время?
– А что? Мертвый враг всегда хорошо пахнет, – граф пододвинул к себе блюдо с бужениной. – Да и в животе урчит – с рассвета толком не емши.
Я покачал головой. К запаху гари прибавился тонкий душок паленой плоти, так схожей с ароматом шашлыка. Нутро взбунтовалось и грозило конфузом.
Пришлось отойти подальше, к кустам.
За моей спиной граф пожал плечами, обернулся к офицерам и взялся за лафитничек.
– Ну-с, господа! За победу!
Глава 10
Чужой подарок
1
– Ну что же ты? Иди сюда скорее, – окончание фразы приглушилось страстным дыханием.
– Ну я не знаю… Это же…
– Давай, милая! Иди ко мне!
Данко потянул Нелли за руку. Сам он уже расположился на свежем душистом сене.
Девушка не решалась.
– Это для меня… Я еще ни разу.
Губы Данко разошлись в улыбке, усмехнулись, глаза заискрились.
– Ты мне не веришь?
Нелли, получив передышку, оправила платье и, потупив глаза, тихо выдавила:
– Я боюсь.
Данко вскочил с ложа, обнял ее и тихо прошептал в ушко:
– Не надо, так и не надо… Я не буду требовать от тебя ничего, если ты сама этого не хочешь, любимая. Верь мне, и все у нас получится. Как только отец уедет в Котор на праздник, я приеду за тобой. Это уже скоро! – он поцеловал ее в шею, продолжая страстно нашептывать. – Мы убежим. В Грецию или Италию. Ну, или в Рисан… Там обвенчаемся. И когда отец вернется, то будем мужем и женой, так что никто, никто ничего уже не поменяет!
