– Парень, ты когда-нибудь устаешь? – поинтересовался Лопухин.
– Бывает. Если голодный… А если поем, то могу долго еще…
– Лихо.
Уже в сумерках они вышли к перекрестку, куриной лапой раскинувшемуся на зеленом просторе, казавшемся бесконечным.
– Приехали. Что говорят на этот счет старики?
Колька скривился:
– Ничего не говорят…
Гать привела их на небольшой островок, как раз достаточный для того, чтобы на нем можно было устроиться втроем. Однако дальше в болото уходило сразу три дороги, две из которых вели в нужном направлении.
Колька явно растерялся.
Иван покосился на немца, бессильно опустившегося на жесткую траву.
– Ладно. Ночуем тут. Вон и сушняк какой-то имеется. Костерок запалим, на всю ночь не хватит, но тушенку разогреем.
– Ага, – фыркнул мальчишка. – А спички у тебя непромокаемые?
– Обижаешь… – Иван чиркнул колесиком бензиновой зажигалки. Заплясал маленький огонек.
– Ух ты!
– Немецкая. – Иван вспомнил, при каких обстоятельствах попала к нему эта вещь. Вспомнил капитана. Как он лежал, накрытый телом врага… – Трофей, можно сказать.
Вскоре на островке весело потрескивал небольшой костерок. Лопухин вскрыл банку тушенки и пододвинул ее к огню.
– Кстати, спросить хотел, а чего это там за рисунок на бревнах был? – поинтересовался Иван у Кольки.
– Какой рисунок? – Парнишка озабоченно рассматривал подошву своего сапога. – Развалится скоро… Эх… Обидно. Совсем ведь новые.
Иван оттянул подошву на своем, показав «крокодила».
– Подвязать надо. – Он махнул рукой в сторону гати, по которой они пришли на островок: – Вот там рисунок был. Прямо посредине. Ну, будто вырезанный. Ступню напоминает. Грубо так, но вообще похоже. Может, знак какой, для верной дороги?..
– Ступня?! – Колька вскочил. Немец испуганно вздрогнул и отодвинулся.
«Как бы не сбрендил геноссе… – Лопухин покосился на доктора. – Спокойный что-то слишком».
– Ну да, ступня. Будто след на песке. Только резаный.
– Где? – Колька подхватился, метнулся в сторону гати.
– Куда, дурак! Темнотища, утопнешь к черту!
Парнишка вернулся, заметался, срывая траву, какие-то мелкие ветки. Потом сунул все это хозяйство в огонь и с этим импровизированным факелом пошел к болотной дороге. Иван обеспокоенно двинулся следом.
– Где? Где ты его видел?
– Да тут, неподалеку… Да буквально… Погоди! – Но Колька уже топал по гати, глядя под ноги. – Где-то там, черт, да подожди ты!
Но парнишка уже остановился. Присел.
Подойдя к нему, Иван заглянул через плечо.
– Ну да. Он самый!
– Черт… – Колька провел рукой по грубым вырезам.
– Действительно же след напоминает. Да?
– Да… И не один. Вона, смотри, тут… Там… Только слабее.
Паренек поднялся, попятился. Поднял догорающий факел выше. В его контрастном, мечущемся свете было видно, что почти вся гать изрезана следами. Большими, маленькими. Где-то просто полустертыми царапинами.
– Что это? Вроде днем я только одну ногу видел…
Факел догорел. Колька вздрогнул и кинул его в воду. Зашипело. Стало темно.
Очень осторожно они развернулись и отошли к островку.
– Так что это? – тише спросил Лопухин. Волнение мальчика передалось и ему. По спине побежали мурашки. – Что это?
– Знаки, – прошептал паренек. – Вот занесло так занесло!
– Эй… – Иван помолчал, а потом спросил: – Ты чего? Куда занесло?
Колька ответить не успел. Истошный, полный ужаса вопль донесся от костра. Метнулась тень. Еще одна!
Иван хлопнул себя по боку, но «нагана» не обнаружил.
– Кретин!
Он выхватил нож и кинулся к костру.
Немца около огня не обнаружилось.
– Ганс… – почему-то шепотом позвал Иван. Сзади осторожно подошел Колька. – Ганс… Не дури…
Внезапно он сообразил, что стоит в круге света. Трудно представить себе лучшую мишень. Лопухин сдвинулся в темноту, на самый край островка.
– Лишь бы дальше не пошел… Утопнет.
– И черт с ним… – прошептал Колька.
– Нет, брат. Нет… Мне его живым довести нужно. Живым…
– Да на кой черт он сдался?
– Потому что он врач. – Иван, стараясь не шуршать, двигался в темноте, осторожно проверяя почву ногой перед тем, как наступить. – Врач, понимаешь…
Парнишка промолчал.
Где-то впереди послышалось шуршание. Потом кто-то всхлипнул.
Иван почувствовал, как волоски на спине становятся дыбом. Ноги предательски ослабли. Одно дело стрелять в человека из пистолета, а совсем другое напасть на него с ножом. Да и резать немца особо было не за что. Вел он себя примерно, даже помогал. Возможностями для побега не пользовался, хотя были, были…
«Лишь бы он палить не начал… Если не будет стрелять, вдвоем справимся. – Иван продвинулся еще на пару метров, замер, прислушиваясь. – Интересно, а чего он орал?»
Где-то далеко на болоте заухала птица. Лопухин вздрогнул.
– Сова… – прошептал сзади Колька. – Сова…
– Сам знаю, – зло отозвался Иван. Ему показалось, что парнишка хочет успокоить его. Нашел время!
Впереди вырисовывалась темная масса. Лопухин напрягся.
В темноте послышался странный звук…
Всхлипывание!
Что за ерунда?!
Иван приготовил нож и крикнул:
– Ганс!
Сразу присел, напрягся для прыжка. Но выстрела не было. Только вскрикнул кто-то испуганно впереди.
Сделав еще пару шагов, Лопухин споткнулся о плачущего немца. Тот бормотал что-то неразборчивое. Нес какую-то околесицу, путал слова и, пока Иван обыскивал его, стоял с поднятыми руками.
«Нагана» у доктора не обнаружилось.
– Где «наган»?!
Ганс только мотал головой и плакал.
– Что случилось?
Вместе они вернулись к гаснущему костру. Колька подкинул веток. И в свете огня Лопухин с облегчением обнаружил свое оружие, аккуратно завернутое в ткань вещмешка.
«Сам же его туда и положил, идиот!» Он с облегчением засунул револьвер в кобуру и веточкой вытянул из костра банку с тушенкой.
– Ужин! А то мерещится с голодухи черт знает что. – Иван воткнул нож в мясо и кивнул Кольке: – Давай, следопыт. Дави.
40
Парнишка ел без аппетита. В свете костерка Иван видел, что Колька постоянно озирается, таращится в темноту, словно перепуганный совенок, подолгу застывает с ножом в руке. Вроде как прислушивается.
