— Отдать швартовы! Уходим!
Этого приказа ждали, и потому все было проделано быстро. Корабль дрогнул под ногами, отходя от пристани, и Рене перевел дух. Только теперь он вспомнил об Ансервилле и Лесопилке, но о них, оказывается, было кому подумать и без него. Их корабли тоже плавно отчалили, развернулись и последовали за «Афиной», как псы за хозяйкой.
Глава 11
— Я сожалею, Рене. — Жиль мыл руки в медном тазике, и вода в нем постепенно становилась все более и более красной. Цвета крови Лулу. — Ничего нельзя было сделать. Сам понимаешь, несколько тяжелых ранений, да еще потеря крови… Как она вообще дожила до утра, непонятно.
Рене сидел на табуретке в комнате Жиля и тупо смотрел на его кровать, где лежало тело Аулу. Он сам ее сюда принес и положил, уверяя и ее, и всех, и себя в первую очередь, что Жиль все заштопает, и все будет в порядке. Подумаешь, останется несколько шрамов. Шрамы — это же ерунда, шрамы — это ничего. А что кровь из его мулаточки все лилась и лилась, так это же тоже обычное дело. Кровь из ран всегда течет.
И теперь он молча сидел на табуретке и смотрел на неподвижно лежавшую на кровати Лулу. На холщовой сероватой простыне, которой Жиль ее накрыл, постепенно проступали красные пятна. Это ее простенькое платье было настолько пропитано кровью, что теперь отдавало ее грязной серой холстине.
Чтобы не видеть этого, Рене закрыл глаза и запустил пальцы в спутанную шевелюру.
Ну не могла Лулу так поступить с ним. Уйти, когда они только-только встретились.
На его плечо опустилась рука Жиля.
— Прости, Рене. Я ничего не мог сделать.
Рене не прореагировал, и рука убралась. Жиль загремел склянками, по комнате поплыл резкий запах его фирменного успокоительного.
— На, выпей, тебе сейчас нужно.
Рене оттолкнул его руку, не открывая глаз.
— Нет.
— Выпей! — настойчиво сунул ему под нос стакан Жиль. — И убирайся отсюда! Я сам все сделаю!
— Делай, — согласился Рене, отталкивая тем не менее стакан. Он с трудом представлял, как у него получится зашивать парусину на теле Аулу. Как станут постепенно исчезать под грубой тканью ее ноги, бедра, живот, грудь, шея, лицо, а он будет водить иголкой туда-сюда и продолжать сцеплять края парусины крупными кривыми стежками. С Сиплым у него это получилось, но вот с Лулу…
Жиль вздохнул, убирая стакан.
— Ну, как знаешь.
Поставил стакан на стол, взял из железной коробки толстую иголку, вдел нитку. Потом подошел к Лулу, небрежно и неаккуратно завернул ее в простыню и начал шить.
Рене стало нехорошо.
— Надо было хоть обмыть ее, а то в крови вся, — глухо сказал он, пытаясь отогнать дурноту.
— Ничего, не барыня, в море отмоется, — равнодушно отозвался Жиль.
Рене не обмануло это показное равнодушие, он знал, как переживает Жиль, когда теряет очередного пациента. Но хоть равнодушие и было показным, оно бритвой прошлось по нервам Рене. Лулу этого не заслужила.
Не очень соображая, что он делает, он вытащил саблю и направил ее на Жиля.
— Не смей так говорить о ней, ублюдок. Извинись, или я тебя убью!
Жиль удивленно поднял брови, потом резко вскочил, схватил табуретку и швырнул ее в Рене. Тот, не ожидая от друга такой подлости, еле успел отмахнуться. Сильно ушиб запястье и на мгновение совсем перестал чувствовать руку. Этого мгновения Жилю хватило, чтобы схватить своего бывшего ученика, вывернуть локоть и прижать к стенке.
— Эх, Рене, Рене, что же ты делаешь? — тихо спросил он, без особых усилий удерживая бьющегося о стенку мальчишку.
От этих слов Рене будто прорвало. Путаясь и захлебываясь, перескакивая с одного события на другое, он начал рассказывать, какой была Лулу, как она заслуживала всего самого лучшего и как несправедливо, что вместо этого ее теперь будут жрать рыбы. Как это погано и как мерзко, что такое вообще случается на белом свете. Рене орал, выплевывал мат и проклятия, грозил неизвестно кому страшными отвратительными карами, а в заключение позорно разрыдался на плече у Жиля. Тот дал ему выплакаться, а потом чуть ли не силой влил в него приготовленное ранее успокоительное. Усадил на ту самую табуретку, которую в него бросал, и вернулся к прерванному занятию.
Рене, частью из-за взрыва эмоций, а частью из-за принятого лекарства, впал в тупое безразличие. Больше не пытался указывать Жилю, что делать, только молча наблюдал, как он то поднимает руку вверх, вытягивая нитку, то опускает ее вниз, делая стежок. А потом незаметно для себя отключился. Последнее, что он помнил, был стремительно приближающийся пол каюты Жиля.
— Эй, капитан, вставай!
Рене очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Глаза почти не открывались, пришлось долго тереть, а когда открылись, взгляд с трудом сфокусировался на стоявшем перед кроватью юнге.
— Ты, это, не серчай, что бужу, но там тебя наши зовут! Говорят, вроде Белтропа видели!
— Что? — Рене подскочил, и его тут же повело в сторону. Голова была просто чугунная.
Он схватился за край кровати и осмотрелся, стараясь не слишком вертеть головой. Было светло, значит, еще день и провалялся он от силы часа три-четыре, если не меньше. Слава богу, находился он в своей собственной каюте и на своей кровати, а не на той, в каюте Жиля, где умерла Аулу. При мысли о ней Рене почувствовал глухую боль, но не дал ей воли, задавив в самом зародыше. Потом.
— Давно его заметили?
— Не, — мотнул лохматой головой Шнырь. — С полчаса назад. Сначала думали, может, не он. А потом решили, что пора тебя будить. У нас там Лесопилка в гостях.
Да, надо идти. Рене попробовал встать. Ничего, ноги держали. К счастью, он был одет, наверное, Жилю было недосуг раздевать вырубившегося капитана. Да и слава богу, потому что Рене с трудом представлял себе, как бы он сейчас попадал ногами в штанины.
— Эй, Шнырь! — хрипло обратился он к стоявшему перед ним юнге. — Сгоняй к Жилю, принеси мне чего-нибудь… — Рене запнулся, не зная, как объяснить, что ему нужно что-то бодрящее после того успокоительного пойла. — Ну, в общем, он поймет!
— Ладно! — Шнырь кивнул и скрылся за дверью.
На палубе наблюдалось некоторое оживление, которое Рене заметил, несмотря на туман в голове. В основном народ толпился у правого борта и пялился в синюю даль, передавая из рук в руки несколько подзорных труб. Лесопилка стоял в некотором отдалении от команды, рядом с Марселем и Грешником Марком, тоже глядя в длинную черную трубу и изредка отпуская какие-то замечания. Похоже, эти двое грамотно взяли его в клещи, чтобы не отирался среди команды и не услышал то, что не предназначено для его ушей. К ним-то Рене и направился.
Первым его заметил Грешник.
— А, капитан! — Пират раздвинул губы в широкой ухмылке, показывая почерневшие от табака зубы. — Иди-ка сюда, полюбуйся!
