У Рене возникло ощущение, что он пробежал уже весь корабль насквозь, и это тут же получило свое подтверждение. Он влетел в очередную распахнутую дверь, потом еще в одну и остановился. Все, тупик. В отчаянии он обернулся, но его преследователи отчего-то остановились в дверях, глядя на него с суеверным ужасом, и не торопились набрасываться на него или стрелять. Рене не понимал, что происходит. В панике он огляделся… Вокруг аккуратными стопками были сложены небольшие мешки, часть из которых, впрочем, недавно явно перетаскивали и даже порвали один. Вон он, лежит у переборки и даже видно высыпавшийся из него серый зернистый порошок…
Порох!!!
Пальцы Рене, державшие ручку лампы, судорожно сжались. Он опустил глаза на пол и увидел, что стоит босыми ногами прямо на ведущей к разорванному мешку дорожке из серого песка. Рене с отчаянием посмотрел на испанцев. Его рука, державшая масляную лампу, дрогнула, и он с удивлением заметил, как вздрогнули вслед за ней его преследователи.
— Сдавайтесь, — дрожащим тихим голосом приказал Рене, осознав наконец, что все это может значить. — Сдавайтесь! — гаркнул он уже громче, раздраженный тем, что они не двигаются с места.
Они все равно стояли, словно окаменев, глядя на пляшущий язычок пламени в его руке. Рене торопливо сдернул с лампы стеклянный пузырь и заорал уже во всю глотку, оглушенный пониманием, что, пока эти идиоты тут стоят, Сиплый и остальные, может, сейчас гибнут на палубе, и для них могут оказаться важными вот эти самые секунды.
На мгновение Рене похолодел. А может, испанцы просто не понимают, что он им говорит? Рене попытался вспомнить, как по-испански «сдавайтесь», но это слово, как назло, выскочило у него из головы. Неудивительно, этот язык всегда плохо ему давался.
— Сдавайтесь!!! — отчаянно завопил он на латыни, которой его три года мучили в семинарии.
Потом на греческом, на английском, на французском, снова на латыни и, наконец, все-таки на испанском.
— Сдавайтесь!!! Будьте вы все прокляты, сдавайтесь!!!
Родная речь будто вывела солдат из оцепенения, двое из них развернулись и куда-то побежали, а остальные остались стоять, глядя на него уныло и обреченно.
Дальше все было просто. Через некоторое время к Рене спустился капитан Каракатица собственной персоной в сопровождении нескольких головорезов. Они быстро связали не оказывающих ни малейшего сопротивления испанцев и увели наверх. А Каракатица подошел к Рене и осторожно сказал:
— Все, парень, можешь выходить. «Инфанта» наша.
Рене с трудом разжал сведенные судорогой губы.
— А Сиплый? Как там Сиплый? Вы его видели?
Капитан покачал головой, но Рене каким-то чутьем понял: врет.
Резким движением он вручил Каракатице фонарь и, не глядя, взял он его или нет, побежал прочь.
Глава 7
Победа пиратов была полной и безоговорочной. Побросавших оружие испанских солдат и матросов связали и заперли в трюме. Над захваченной «Инфантой» подняли английский флаг и отодрали от ее борта доску с названием на испанском языке. Позднее Каракатица собирался составить из старых букв что-нибудь новое, уже по-английски. Все эти ухищрения предпринимались по одной простой причине — несметного количества золота, как и предполагал Хвост, на испанском корабле не оказалось. И, хоть это было и небезопасно, пришлось реализовывать план «Б», который заключался в том, чтобы отогнать фрегат на Скалшорз, там продать, а деньги поделить. Кроме того, наметился и еще один источник дохода. Адмирал де Аламеда, получивший в схватке небольшое ранение, не был вздернут на рее, как можно было ожидать, а получил статус заложника со всеми вытекающими последствиями в виде возможности заплатить выкуп за свою жизнь и свободу. В связи с этим высокородного испанца почти не били, а просто заперли в одной из маленьких кают и поручили заботам Жиля. Примерно так же поступили с его первым помощником и несколькими богатыми офицерами. Каракатица, радостно потирая широкие, как лопаты, ладони, любовно называл их курочками, сидящими на золотых яйцах. Каракатица вообще ходил очень радостный после захвата «Инфанты».
Рене его радость была как нож в сердце.
Сиплого он нашел на палубе уже мертвым, израненным и окровавленным до такой степени, что смотреть было страшно. Сам непослушными, негнущимися пальцами зашил еще теплого матлота в парусину и сам же с небольшой помощью Хвоста уложил на доску и…
Тело Сиплого плавно соскользнуло со своего последнего ложа и упало в море.
После этих коротких похорон Хвост молча похлопал Рене по плечу и ушел по своим делам. Рене не удивился и не обиделся, Хвост был не из тех, кто подвержен глупой сентиментальности. Сам Рене уходить не торопился. Да ему и идти было некуда. Раньше у него был Сиплый, а теперь никого. От матлота Рене остался только чемоданчик с барахлом да нож, который он снял с его пояса и повесил себе. На чехле ножа было выцарапано «Жан Сиплый», и Рене казалось кощунством выбросить за борт и его. Хоть какая-то память останется.
Рене почувствовал, что на его плечо легла рука. Он повернул голову. Рядом стоял Жиль и задумчиво смотрел на безмятежно-спокойное море.
— Ты знаешь какую-нибудь молитву, мальчик? — спросил он.
Как Рене ни было плохо, он не выдержал и усмехнулся. Знает ли он какую-нибудь молитву! Если бы он мог сейчас читать молитвы, он бы, наверное, по возвращении во Францию вернулся бы в семинарию.
— Нет, — сказал он. — Я все забыл. — Рене немного помолчал, надеясь, что боль отпустит, но она даже не подумала это сделать. Так больно ему не было никогда, даже когда умер отец. — Это я виноват, — не поднимая головы, сказал он Жилю. — Не надо было разрешать ему лезть на этот проклятый корабль!
— Рене, мальчик. — Рука Жиля сжала его плечо. — Нет здесь никакой твоей вины! Я не хотел тебе говорить, но… Твой приятель все равно бы умер. Он был обречен, понимаешь? Его нога… Там уже началось заражение крови, я ничего не мог сделать. Только отрезать по самое бедро. В принципе это не так страшно, я уговаривал его пойти на это, но он не согласился. Он сам решил так умереть. В бою, а не на соломенной подстилке в трюме, как бездомная собака.
— Все равно это я виноват! — Рене поднял на него полные слез и отчаяния глаза. — Мне надо было ухаживать за его ногой. Нельзя было оставлять его одного! А пока я там с девками, он… — Слезы пролились из глаз, побежали по щекам ручьем, Рене сердито вытер их и с уверенностью знающего человека повторил: — Это я виноват.
— Как люди все-таки любят брать на себя то, что к ним не имеет никакого отношения. — Жиль мрачно посмотрел на горизонт, где море так сливалось синевой с небом, что трудно было отличить, где кончается одно и начинается другое. — Знаешь, что он мне ответил, когда я первый раз заговорил про заражение? Он сказал: «Видать, правду говорят, что от судьбы не уйдешь. Когда меня мой парнишка вытащил, я думал, еще поживу, но, похоже, там меня уже заждались, раз так торопят». Это судьба, Рене, понимаешь, судьба! А от судьбы не уйдешь!
