— Ну и что? — спросил Сиплый. — Это я и без тебя знаю.
— А то, — отозвался Хвост, помешивая ложкой горячее варево. — Знаю я эту посудину, один раз рядом в порту стояли, когда я с Лесопилкой ходил. Знаешь, что она собой представляет? Усиленный военный фрегат с тридцатью четырьмя пушками на борту. И командует ею капитан Пабло де Аламеда де Альварос и де еще там кто-то, адмирал испанского флота и начальник береговой охраны Айла Баллены и других испанских колоний здесь, на островах. Это же волчара, Сиплый. Не какой-нибудь торговый капитанишка, с которого еще мягкие перышки не сошли, этот оперился, когда нашего Резвого еще на свете не было. И знаешь что? Я ни разу не слышал, чтобы его «Инфанта», как дешевая торговая шнява, грузы через Атлантику туда-сюда таскала. Да, в сопровождении у золотых галионов была, о таком слышал, а чтобы сама золотишко перевозила — нет, того не припомню.
— Не надо мне про этого Аламеду байки травить, сам знаю, кто он такой, — отмахнулся Сиплый. — А насчет золотишка — все меняется, Хвост. Да и человек он подневольный, прикажут ему золото доставить туда-то и туда-то, и пойдет как миленький. Зато подумай, сколько нам чести будет — самого Аламеду обобрать!
— Да, честь — это, конечно, хорошо. — Хвост принялся откладывать часть варева из котелка в железную тарелку для Жиля. — Только, если дело выгорит, кроме чести, нас еще ожидает месть испанцев, которые за своего Аламеду из-под воды достанут и на ленточки порежут. И вообще… — Он попробовал варево, задумчиво пожевал, добавил соли. — Как бы там ни было, а я нюхом чую, что дело нечисто. Как бы подставы не было…
— Хватит ныть, Хвост! — разозлился Сиплый, беря ложку и присоединяясь к приятелю. — Ты же сам нас сюда притащил! Согласен, Каракатица — сволочь беззаконная, и на корабле у него вечно бардак, но пока за ним ничего такого не числилось, чтобы приписывать ему невесть что. Все, хватит трепаться! Резвый, бери ложку, давайте жрать!
Следующий день на «Каракатице» прошел относительно спокойно. Ни Рене, ни Хвост больше не злили Сиплого, высказывая сомнения в благополучном исходе дела. Зачем? Только лишний раз ссориться. Все равно каждый остался при своем мнении и менять его не собирался.
Жиль почти постоянно был занят, но каждый вечер непременно находил время глянуть на раненое плечо Хвоста и ногу Сиплого. Рана Хвоста заживала хорошо. Она была не столько глубокой, сколько длинной, и он уже мог спокойно двигаться, не опасаясь, что она помешает ему в самый ответственный момент. С ногой Сиплого дело обстояло хуже. Ушиб воспалился и болел, заставляя того прыгать на одной ноге, заменяя вторую костылем. Рене беспокоился и уговаривал его не лезть в схватку, на что Сиплый гордо возражал, что скакать, как воробей, он во время абордажа не собирается, а в руках у него силы, слава богу, достаточно, чтобы замочить любого, кто окажется к нему ближе двух шагов. Но Рене видел, что ему не по себе. Да и Жиль, обычно не церемонящийся с больными, вел себя с Сиплым как-то странно. Рене надеялся, что тот в своей обычной манере строго-настрого запретит ему и думать об абордаже, но тот говорил о всяких пустяках, обходя молчанием больную ногу. Даже однажды попросил рассказать о шрамах, которых на теле Сиплого было великое множество, как будто это было так важно, что дальше некуда.
Сиплому, впрочем, идея понравилась, и он долго и во всех подробностях рассказывал, какая отметина по какой причине ему досталась.
— А это что? — спросил Рене, показывая пальцем на жуткий рваный шрам, который Сиплый почему-то обошел вниманием.
— А это так, — отмахнулся его матлот, — акула укусила.
— Какая акула? — удивился Рене.
— Обычная акула. Дело было возле Эль Каймано. Испанцы нас обстреляли целой эскадрой. Наш пинас пошел ко дну, многие погибли, а некоторые оказались в воде.
— Как ты? — жадно спросил Рене.
— Как я, — ухмыльнулся Сиплый. Рассказ явно доставлял ему огромное удовольствие. — Вокруг, ясное дело, трупы, кровь, у живых, само собой, раны. Эх, акулья братия и набежала попировать! Мне повезло, я на большой обломок успел забраться, прямо передо мной всплыл, сволочь. Только одна сука все-таки успела меня ухватить.
Хвост неожиданно расхохотался.
— Слушайте, хотите анекдот? Сиплый, не бей меня, это просто анекдот! Как-то молодой пират спрашивает старого морского волка: «А правда, что вас акула укусила?» Тот солидно так отвечает: «Правда, сынок!» Молодой опять спрашивает: «А куда она вас укусила?» — «А вот это неправда!»
Рене с Жилем покатились со смеху, а Сиплый мрачно посмотрел на Хвоста и сказал:
— Дурак ты, Хвост, и шутки у тебя дурацкие. Разве ж можно над этим смеяться? А если б тебя самого туда акула укусила? Тоже веселился б тогда?
Хвост возвел глаза к небу, Жиль покачал головой, а Рене посмотрел на Сиплого так, будто впервые увидел.
Над анекдотом никто больше не смеялся.
Да и вообще целый вечер почти не разговаривали. Быстро поужинали и улеглись спать.
А ночью разразился шторм. К счастью, непродолжительный, но оставивший после себя самые неприятные впечатления. Рене вымок, продрог и не свалился за борт только благодаря тому, что Сиплый вовремя ухватил его за штанину. Доля пирата, ранее казавшаяся молодому барону такой заманчивой, теперь словно решила показать ему и свои мрачные стороны. На палубе царили суета и паника, два пирата все-таки не удержались на палубе, и их смыло за борт, из-за чего остальные были злыми и недовольными. Только Каракатица выглядел полностью удовлетворенным и сочился радостью, как рождественский гусь — жиром. Рене про себя решил, что никогда не будет больше с ним связываться, даже если придется умирать с голоду.
Зато утро выдалось тихим и светлым. Шнява резво бежала по волнам, подгоняемая свежим ветром. Капитан стоял у левого борта и пялился на морскую даль через подзорную трубу.
Вдруг он резко взмахнул рукой, что-то — хрипло выкрикнул боцману, и тот пронзительно засвистел в свой свисток, собирая матросов.
— Поднять испанский флаг! Спустить паруса! Изобразить пробоину по левому борту и начать ее заделывать! — раздались команды. — Двадцать пять человек вахтенных на палубе, остальные в трюм! Что стоите, как бараны, кому было сказано, в трюм?!
Пираты сгрудились у лестницы, ведущей на нижнюю палубу. Рене и Хвост с обеих сторон подпирали Сиплого, заодно защищая его ногу от нечаянных ударов. Лестница была узкая, и по ней Сиплому пришлось спускаться одному. Рене заметил, как перекосилось его лицо, когда старому пирату пришлось наступать на больную ногу.
В трюме было не протолкнуться, но Хвост быстро нашел свободную койку, согнал с нее хозяев, и они с Рене усадили на нее Сиплого, чтоб не перенапрягся перед боем, раз уж ему вожжа попала непременно в нем участвовать.
С палубы слышались крики и беготня, по левому борту стучали молотки и визжали пилы. Так продолжалось около часа, а потом все затихло и застыло в напряженном ожидании.
Рене весь извелся от любопытства. Наверху явно что-то происходило. Что-то интересное, такое, чего он никогда не видел и теперь вряд ли уже увидит. Можно было, конечно, сбегать к лестнице, подсмотреть или подслушать, и он несколько раз порывался это сделать, но смотрел на сидящего в койке Сиплого и оставался на месте. Если скомандуют «на абордаж», кто ему поможет? Хвост один не справится. Да и захочет ли?
