Одной этой панорамы какому-нибудь Сальвадору Дали с лихвой хватило бы для нового сюрреалистического полотна, но оказалось, что древнему городу, всерьез решившему ошеломить залетного писаку-британца, этого было мало. Словно исполняя волю незримого режиссера-авангардиста, из железных ворот расположенного напротив большого здания с полукруглым фронтоном, глухо и слитно ударяя по мостовой тяжелыми подошвами ботинок, вытянулся длинный строй матросов в черных бушлатах.
«Либо это я сошел с ума, либо мы находимся на съемочной площадке, либо маразм у коммунистов достиг последней стадии, когда реальность и логика уже просто не имеют прежнего значения, — подумал Паркер. — Откуда здесь столько моряков, да еще и военных, если до ближайшего моря отсюда миль четыреста, а до завалящего военного корабля и того больше?» Рука невольно потянулась к висящему на плече «Кодаку» со сменными объективами. Не успев прикоснуться к застежке, Паркер перехватил хмурый взгляд кареглазого коротко стриженного атлета в скверно пошитом гражданском костюме. Иностранцы могли здесь фотографировать только то, что укажут, и только тогда, когда им это было разрешено. Пирс Паркер вздохнул и вернул руку в мигом остывший карман.
Корреспондент встряхнулся, чтобы отвлечься от посторонних мыслей, — нужно было немедленно отбросить всю эту ненужную эзотерику и начинать работать. После обеда его обещали отвезти на атомную электростанцию, а затем посадить на поезд, который доставит в Москву, в благословенные объятия «British Airways». А там, расслабившись в мягком кресле и глотнув принесенного стюардессой виски, он откроет учебник и будет зубрить русские слова: чтобы сделать карьеру политического обозревателя, он обязан знать язык этой страны.
Из-за фанерной стены вынырнула стремительная черная тень. Окружавшие Пирса мелкие партийные чиновники начали беспокойно шевелиться и притоптывать на месте. Переводчик напрягся и нервно засопел. Паркер бросил взгляд на часы — было без трех минут семь. Быстро приближаясь, тень материализовалась в бронированный правительственный лимузин, который был похож одновременно на «Паккард» и на «Крайслер», какими их выпускали в далекие шестидесятые, еще до нефтяного кризиса, приучившего Запад к экономии бензина и лаконичности форм. В этой автомашине, которая, вне всяких сомнений, несла в себе ожидаемое Very Distinguish Person
[2]
, вблизи обнаружилась мощь британского «Роллс-Ройса», хотя совершенно лишенная его грозного викторианского изящества.
За время, которое понадобилось черной машине для того, чтобы пересечь площадь и остановиться у деревянных ворот окружающего стройку забора, в уме Пирса Паркера сложилась первая фраза будущей статьи: «В этот знаменательный год старинный русский город, считающийся первой исторической столицей восточных славян, готовился к Олимпийским играм и представлял собой сплошную строительную площадку…»
* * *
Подъезжая к метростроевской площадке, машина сбросила скорость. «ЗИЛ-111», правительственный броневик, просторный, как троллейбус, и надежный, как танк, вместе с трехэтажным барским особняком на улице Герцена достался его нынешнему владельцу в наследство от предшественника, Петра Шелеста. Особняк преемник Шелеста брать не стал, распорядившись отдать его под акушерский центр, а вот машину, несмотря на то, что все остальные члены Политбюро давно уже пересели на более современные «ЗИЛ-114», оставил себе и привязался к ней настолько, что за все восемь лет пребывания на посту ни разу не подумал о замене — новую «Чайку», полученную в позапрошлом году, он держал только для представительских нужд.
Колеса глухо зарокотали по разбитому асфальту — машина свернула на Подол. Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Владимир Васильевич Щербицкий оторвался от бумаг, которые по давней привычке просматривал по дороге на работу, откинулся на спинку сиденья, повернулся к окну и нахмурился. Первым, что попалось ему на глаза при въезде на Красную площадь, как назло, оказалась позорящая город фанерная ширма, укрывшая бывший Гостиный двор. До Олимпиады, к которой ударными темпами приводили в порядок старый и, чего греха таить, изрядно запущенный город, оставалось всего ничего: май, июнь и первая половина июля. Аварийное нежилое здание, где, по слухам, водились крысы размером с кошку, реконструировать не успели, и поэтому пришлось таким вот образом прятать его от посторонних глаз. «Надо распорядиться — пусть на фанере плакат какой-нибудь нарисуют, что ли, а то перед иностранцами стыдно…»
Машина остановилась. Щербицкий открыл тяжелую дверь, вышел в бодрящий утренний воздух и, прежде чем шагнуть к встречающим, по-хозяйски огляделся вокруг. Увиденным он остался в целом доволен: реконструкция площади и прилегающих к ней улицы Жданова и Андреевского спуска подходила к концу. Недели через две-три строители уберут леса, и древний Подол предстанет перед киевлянами и гостями столицы точно таким же, каким он выглядел в девятнадцатом веке. Бронзовая фигура-памятник народному философу Григорию Сковороде была поставлена недавно, всего три года назад, но, благодаря мастерству и таланту девяностолетнего скульптора, выглядела она так, будто стояла тут с тех самых времен, когда на месте нынешнего Военно-морского политического училища размещалась Киево-Могилянская академия. По мостовой, четко печатая шаг, промаршировали мимо памятника морские курсанты.
Щербицкий перевел взгляд на часы. Семь утра ровно. Это время было выбрано не случайно — Красная площадь располагалась почти по пути его ежедневного маршрута с дачи, находящейся в Межигорье, на рабочее место в ЦК, поэтому в раннее время можно было обойтись без милицейского эскорта, мигалок и перекрытых улиц, чего Щербицкий очень не любил. Вдобавок к тому столь ранний — до начала рабочего дня — визит не ломал метростроевцам и без того плотный рабочий график. Да и начальник охраны категорически потребовал, чтобы во время осмотра в метро не было посторонних.
Сегодняшняя утренняя поездка, из-за которой пришлось нарушить привычный график, была напрямую связана со спортивно-политическими олимпийскими делами. Щербицкому хотелось лично посмотреть, ради чего он, отстаивая интересы киевских ученых, пошел на жесткий разговор в Политбюро.
Новая линия метро прокладывалась прямо по центру древнего Подола, на малой глубине, и сражение метростроевцев с археологами началось едва не с самого первого дня работ. Осознав, что археологи всерьез намерены пропустить через мелкое сито каждый кубометр выработки, а прокладка туннеля при помощи лопат и археологических щеток продлится по меньшей мере лет двести, вследствие чего премии с переходящими знаменами отодвинутся точно на такой же срок, пробивные метростроевцы начали необъявленную войну с исторической наукой. Но и интеллигенты-археологи оказались не лыком шиты — проявив изрядную сноровку в номенклатурных интригах, они бились насмерть за каждый раскоп.
Дело решило письмо, направленное в Центральный Комитет директором Института археологии. В толковой пояснительной записке заслуженный профессор, доктор наук, чьими трудами был почти полностью восстановлен облик древнего города, ссылаясь на мнение знаменитых академиков и сумев обойтись без высоконаучной зауми, нормальным человеческим языком доказывал, что обнаруженное неподалеку от строящейся станции «Велесово капище» место поклонения древним языческим богам является «ярким свидетельством того, что до навязанного извне христианства в Древней Руси существовала собственная самобытная и прогрессивная система взглядов и верований, не менее развитая, нежели библейское учение, и близкая по духу к коммунистической идеологии».
