Глава 4
Княжья кровь
Объеденная мясная кость, пущенная нетвердой рукой, крутясь, полетела в дальний, не освещенный факелами конец зала. За подачкой с громким лаем кинулись снующие под ногами гостей собаки, но, не достигнув цели, визжа, подались назад. Из темноты донесся грозный рык — там, звеня натянутыми цепями, замелькали стремительные гибкие тени охотничьих пардусов. Пир в честь крещения Киева и приезда в город долгожданной княжьей невесты, достигнув пика, медленно подходил к концу.
Чем-чем, а изысканностью манер дружинники, по большей части бывшие викинги-северяне, не отличались. К концу застолья белые скатерти стали бурыми от вываленных прямо на стол кусков мяса, с которым подавляющее большинство гостей, не обращая ни малейшего внимания на разложенные перед каждым гостем серебряные двузубые вилки, управлялось с помощью рук и ножей, а пол покрылся грязным ковром из костей и объедков.
Длинный — от стены до стены — стол, сбитый из толстых дубовых досок, жалобно кряхтел от блюд, мисок, жбанов и бутылей. Владимир, как хозяин застолья, сидел во главе, по правую его руку буйствовали бояре и воины из малой, ближней дружины, по левую в молчании давились непривычной едой корсунские попы во главе со своим епископом. Дальше сидели иноземные посланники и греческие купцы.
Анна, немолодая, лет двадцати пяти, и совсем некрасивая, сидела в противоположном от князя торце. Ей, что-то негромко рассказывая, подливал в кубок вина из длинной глиняной амфоры личный посланник базилевса Василия, Никита Афинянин. О том, что с этой чужой непонятной женщиной, к которой князь не испытывал ни малейшего влечения, вскоре придется делить ложе и заводить детей, Владимир думал отстраненно, как о важном государственном деле. Княжья кровь важнее любви и каких бы то ни было личных чувств.
Ветераны еще из первой хелсингерской дружины по данской застольной традиции пустили вкруг стола огромный турий рог, доверху наполненный сброженным медовым напитком. Поставить рог на стол было невозможно, а передавать его соседу полагалось острием вверх, демонстрируя окружающим, что содержимое воистину варварского кубка выпито полностью и до дна.
Завидев медленно приближающуюся верную смерть, из-за стола, спросив дозволенья, сбежал епископ со свитой. За ним, выдержав приличествующую паузу, поднялась с места и, сославшись на усталость, проследовала в отведенные ей покои принцесса Анна. Владимир, пряча в усы усмешку, наблюдал за Никитой, который по своему посольскому статусу не мог оставить пир и с ужасом смотрел, как его сосед переливает забористый хмельной напиток в свое бездонное брюхо. Гости пили за князя, а стало быть, отказаться от тоста не было ни малейшей возможности, так что ужас изнеженного грека, привыкшего к легким винам, разведенным водой, можно было понять.
Рог обошел весь стол и теперь лежал перед князем. Дружинники — те, кто не заснул, навалившись на доски, — пугая купцов и церковников, с громким рыганием выбирались из-за стола, а это означало, что скоро пьяные варяги, вдоволь наевшись и наоравшись здравиц, по недовытравленной годами службы у киевского конунга разбойничьей привычке двинутся во двор и дальше, за ворота княжьих палат, в поисках женщин. Слава христианскому богу, что сегодня несет охрану десяток, которым командует мягкий и улыбчивый на вид Сонгвар, чей кулак, а если понадобится, то и секира, без колебаний уймет любого буяна.
Не успел Владимир объявить о завершении пира и, как водится, поблагодарить еще державшихся на ногах гостей за присутствие на нем, как от двери, расталкивая идущих, бросился к нему один из воинов Сонгвара — тот, что нес службу у въездных ворот.
— Беда, княже! — торопливо выдохнул он. — Волхв из Почайнинской чащи только что бегунца подослал. Пришлые Велесово капище громят!
Владимир вскинулся с места, шаря по поясу в привычном поиске рукоятки меча, словно получил весть о том, что город вдруг обложили незаметно подкравшиеся печенеги. Да что там печенеги, набег степняков — это сущая мелочь по сравнению с тем, что учинят разъяренные киевляне, прознавшие о разорении чужаками священной поляны, где молятся богу-покровителю городских ремесел. И никто не будет при этом разбираться, что князь настрого запретил кому бы то ни было трогать волхвов, признающих его власть.
— Кто из пришлых туда пошел? — спросил Владимир подскочившего за приказами Сонгвара.
— Посланный не знает, конунг, — ответил тот. — Но с вечера все двадцать пять пехотинцев-ромеев, что охраняли твою невесту в пути, убыли из фронхофа в полном вооружении и во главе со своим командиром. С ними вместе ушли семеро крысятников, которые притворяются слугами корсунского жреца.
«Стало быть, — подумал Владимир, чувствуя, как просится наружу его нарастающая подсердечная ярость, — не получив разрешения, этот мерзкий то ли египтянин, то ли моавит смог каким-то образом получить власть над ромеями и, надеясь, что все варвары вусмерть упьются на пиру, самочинно отправился на свое черное дело».
— Ну что же, — рыкнул князь на весь зал, заставив греметь цепями задремавших было гепардов, — они пришли сюда, чтобы нести нам кровь? Видит Перун, то есть Христос, они ее получат сполна. Сонгвар, вели, чтоб седлали коней, да кликни своих людей. Сами к Почайне поедем!
* * *
Полная, с оранжевым отливом, луна лучше всяких факелов освещала дорогу. Конные дружинники, плотно окружив своего конунга, спустились с Горы до Козьего болота, оттуда вниз, к Подолу, обошли по внешней стороне укрепления затворенного на ночь Нижнего города, шумно пересекли Глыбочицу и приближались к Почайнинской чаще, в глубине которой, полностью подтверждая слова гонца, мелькали недобрые отсветы занимающегося пожара.
Безжалостно прогнав боевого коня сквозь острые перепутанные кусты, Владимир вывел отряд на большую поляну. Князь бывал здесь не раз, но сейчас он не узнал хорошо знакомое место. Прилепившиеся к опушке крытые дранкой избы, где жили Велесовы волхвы со своими семьями, горели, словно сухие еловые шишки. Меж избами и капищем, в рыскающих огненных отблесках просматривалась редкая цепь пеших воинов в одинаковых круглых шлемах и с прямоугольными ромейскими щитами. На ромеев беспорядочно наскакивали обезумевшие, чем попало вооруженные люди. Ромеи уцеливали в них копьями, и люди отскакивали назад, оставляя на земле черные неподвижные тела.
За спинами ромеев серело огромное каменное колесо, более всего напоминающее мельничный жернов. Это колесо, с выбитыми на нем со всех сторон рунами и росписями, было тем самым Велесовым камнем, которому истово поклонялись крещенные вчера киевляне. Владимир вначале не смог понять, что не так во всей открывшейся его взору картине, но вскоре уразумел, что теперь в центре камня, в колесном отверстии шириной в добрых полсажени, больше не возвышается привычное изваяние бога-покровителя киевлян, вырезанное по обычаю из цельного ствола столетнего дуба. Князь отлично об этом знал, так как не далее чем полгода назад пожертвовал десять золотых гривен на внушительные литые усы, которые до недавних пор украшали фигуру бога.
Но это была не единственная и не самая большая странность. Из-под камня, переливаясь кроваво-красным, пыхал очажным жаром костер из пережженных древесных углей. Дальше, за капищем, в противоположном конце поляны, что выходил к глинистому обрыву небольшого лесного озера, соединенного протокой с Почайной, возвышалось странное сооружение, напоминавшее не то огромный колодезный журавль, не то франкский осадный требушет. Меж озером, требушетом и камнем сновали люди в длинных кожаных фартуках. Одни крутились вокруг камня, раздувая угли почти добела, другие носили воду в большую бочку, привязанную к веревке, закрепленной на конце журавля-требушета.
