Тридцатого апреля танки Катукова и 1-я польская армия вышли к Спортплощадке и отрезали юго-западную группировку немецких войск от северо-восточной. И здесь, в районе Спортплощадки, первого мая сорок пятого, уже после смерти Гитлера, капитан Дементьев в последний раз отдал дивизиону команду «Огонь!» и увидел в последний раз, как срываются с направляющих его боевых машин огненные стрелы возмездия, и запомнил этот последний залп на всю жизнь.
…Черный дым окутывал развалины Берлина. И Павел увидел, как дым этот принял форму драконьей головы — совсем как когда-то, в Придонье, в далеком сорок втором году, отделенном от года сорок пятого сотнями дней, тысячами километров фронтовых дорог и миллионами людских смертей. Дракон умирал, и умер на глазах русского офицера Павла Дементьева, пронзенный беспощадными огненными стрелами реактивных мин, — дымный силуэт Дракона был виден совсем недолго, и быстро исчез, распался, развеялся рваными темными лоскутьями, растекся струями дыма среди развалин опустевшего логова Зверя…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СЛУГИ ДРАКОНА И РАБЫ КОЩЕЯ
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя-мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол -
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт
1945 год
Михаил Исаковский, «Враги сожгли родную хату»
Подполковник Певишкис выглядел торжественно, словно свадебный генерал.
— Ну, капитан, спасибо вам за боевую работу, — начал он, вызвав к себе Дементьева. — Мы представили вас к польскому ордену «Виртути Милитари» — это у поляков вроде нашего Красного Знамени, — только получите вы его не так скоро: процедура награждения довольно сложная. А сейчас напишите-ка мне проект отзыва о боевых действиях вашего дивизиона за время наших совместных сражений в апреле-мае.
Павел добросовестно выполнил задание — перечислил все бои дивизиона «РС», не забыв при этом упомянуть своих батарейцев, отличившихся в этих боях: чем черт не шутит, а вдруг и им перепадут польские ордена?
Пробежав глазами дементьевское сочинение, Певишкис хмыкнул и заявил:
— Скромничаете, капитан, — не учитываете остроты момента. У нас в штабе о вашей работе сложилось несколько иное мнение. Ладно, зайдите ко мне через часок, я тут кое-что подработаю.
Когда Павел ознакомился с «подработанным» вариантом своего боевого донесения, у него отвисла челюсть, а глаза приняли выражение слегка контуженного близким разрывом тяжелого снаряда.
— Что вас не устраивает? — спросил подполковник, наблюдавший за его реакцией, и расхохотался.
— Да тут как-то, — осторожно заметил Дементьев, — слегка преувеличено вроде бы. Уж больно много всего я уничтожил у фашистов.
— Нет, — назидательно произнес начштабарт, — мы хорошо и правильно оценили твою работу, и нам виднее, что ты для нас сделал, особенно в острые, решающие моменты боя. Все правильно и спасибо тебе, брат капитан, за смелые и решительные действия. А теперь, — он сделал приглашающий жест рукой, — давай отметим это дело обедом с коньячком.
Поскольку дивизион уже вышел из временного подчинения 4-й пехотной дивизии 1-й армии Войска Польского, Дементьев предъявил отзыв Певишкиса полковнику Пуховкину, вновь ставшему для него непосредственным начальством. Реакция комполка на эту реляцию была примерно такой же, как у самого Павла при первом прочтении означенного документа, и даже покруче — полковник минут пять молчал, собираясь с мыслями.
— И это все сделал один твой дивизион? — изрек он наконец.
— Тот же вопрос я задал полякам, товарищ полковник, и они подтвердили написанное.
— Ну, ты и даешь… — подытожил Пуховкин со смесью недоверия и восхищения.
Павел понимал сложные чувства отца-командира: в отзыве, кроме всяких лестных слов, было написано, что «дивизионом «РС» под командованием капитана Дементьева П. М. уничтожено до четырех тысяч (больше полка) солдат противника, около пятисот автомашин, двести повозок, более сотни орудий и минометов, десятки ДОТов, ДЗОТов, пулеметов и пр.», причем «пр.» могло означать все что угодно, вплоть до бункера Гитлера в подземельях Имперской канцелярии.
Как бы то ни было, но за Берлинскую операцию Павел Дементьев, несмотря даже на неважное отношение к нему полковника Пуховкина, был награжден орденом Александра Невского и представлен к очередному воинскому званию.
— Готовь себе майорские погоны, капитан, — сообщил ему комполка, кисло улыбаясь, — приказ будет на днях.
В глубине души Павел понимал, что его роль в разгроме вермахта и взятии Берлина не столь велика, как было сказано в «подкорректированном» отзыве Певишкиса. Но Павел знал также, что сделал для победы все, что мог, и утешил свою совесть силлогизмом: «Меня сейчас перехвалили, а сколько честно заслуженных наград я не получил? Значит, в конечном счете, все вышло по справедливости».
* * *
С небольшим городком Науэн, расположенным в лесистой местности чуть севернее Берлина, война обошлась милостиво — не искалечила, а только слегка обожгла его своим огненным дыханием. Большинство домов стояли неповрежденными во всей своей немецкой аккуратности, чистенькие и опрятные — уцелели даже оконные стекла. Но жители городка попрятались и разбежались, спасаясь от «русских варваров», — улицы были пустынны.
