– То не можно! – остановил его болгарский солдат.
Вася удивленно уставился на солдата снизу вверх.
– То фронт, – пояснил болгарин и махнул рукой в сторону противоположного берега. – Там немцы!
Вася поспешно вскарабкался обратно.
– Не фронт у вас, а курорт, – хохотнул стоявший тут же Фомичев.
– То правда, – согласился болгарин. – Вся неделя тихо-тихо…
К вечеру Марков, переговорив еще с командиром болгарского полка, закончил наносить на карту обстановку. Задание разведчиками было выполнено. Личный состав расположился на отдых в огромном сарае, доверху заваленном копнами сена. Марков попросил связаться с его дивизией. Седоусый болгарский полковник, владевший русским языком, как родным, отдал соответствующие распоряжения. Через несколько минут из пункта связи подбежал дежурный офицер и доложил, что на линии обрыв. Уже посланы связисты, чтобы найти и устранить повреждение.
– Не извольте беспокоиться, господин капитан, – обратился к Маркову полковник. – Обычное дело. Разрешите пригласить вас на ужин в полковом собрании?
– Почту за честь, господин полковник! – вытянулся в струнку Марков и четко кивнул подбородком. Чуть вслух не брякнул «ваше высокоблагородие» по старой привычке…
Болгарин несколько замедлил шаг, пристально поглядел на стоявшего перед ним немолодого офицера. Он оценил, что Марков не стал поправлять в обращении к себе слово «господин» на слово «товарищ», чем регулярно занимались советские военные. Марков перехватил взгляд полковника и слегка улыбнулся краешком губ. Болгарин покивал в ответ, в свою очередь пряча улыбку в широких усах. С такими усами полковник был похож на русского царя-освободителя Александра Второго. Когда они шли вдвоем к беленькой мазанке, Марков отчего-то вспоминал такой же апрельский вечер, только 1914 года. Это было в окрестностях Варшавы, на берегу большой славянской реки Вислы. Тогда тоже был ужин в собрании полка. Полк очень быстро стал для недавно прибывшего в него вчерашнего «павлона» – выпускника Павловского военного училища в Петербурге – юного подпоручика Маркова родным. Были тогда там привычный с детства военный порядок, дружная офицерская семья, верные солдаты, поверка, молитва, вечерняя заря. Была Россия, был дом – общий для всех, без случившегося через несколько лет разлома, разделившего всех на красных, белых, зеленых, заключенных, эмигрантов… Были, конечно, в этом доме свои заботы и хлопоты. Но прежде всего были вера и четкие ориентиры – зачем жить и что защищать. Было будущее. А самое главное, каждая отдельная человеческая жизнь тогда еще чего-то стоила. В самом кошмарном сне не могла им тогда пригрезиться даже десятая часть так скоро разразившихся надо всеми без исключения бед. Летом началась большая война, в которую мало кто всерьез верил и уж точно никто не ожидал таких ее масштабов и продолжительности. Однако война случилась, и они выполняли свой долг. Через год от кадрового состава в полку почти никого не осталось. Но они выстояли. И верили в близкую победу тогда, в 1916-м, пожалуй, ничуть не меньше, чем сейчас в 1945-м. Они были более чем достойны этой победы. Но все рухнуло, с виду нелепо и бездарно, а по сути предательски. Хотя они честно делали то, что от них требовалось, и даже больше… А затем… Нет, он сейчас совершенно не хотел вспоминать о последующих десятилетиях. Но нечто очень-очень важное так и оставалось нерешенным. И в том числе оттого и произошла вторая большая война, еще более страшная, чем первая. Эту вторую войну нужно обязательно выиграть. Эта война – уже предел в вопросе жизни и смерти, все остальное мельчает перед ней. Марков чувствовал это кожей, впрочем, как и почти все из тех, кто окружал его последние четыре года. Вот основная задача на сегодняшний день. А потом, может быть… Это было сегодня пронзительной болью и надеждой одновременно. Впрочем, если это нечто важное так и не решится, ничего не может быть…
«Достаточно! – оборвал мысленно сам себя Марков. – Что-то я стал сентиментальным. Старею, наверное…»
– Прошу вас, – гостеприимно указал Маркову на дверь мазанки болгарский полковник…
Тем же вечером Марков вернулся к своим разведчикам. Сбивая сено, на земляной пол сверху съехал сержант Куценко:
– А мы вас заждались, товарищ капитан!
Куценко встретил неподалеку от расположения болгар Бог весть за какой надобностью заехавшие сюда бензозаправщики того самого автотранспортного полка, со старшим лейтенантом из которого они устроили обмен бензина на вещи. Сержант и старлей и здесь уже успели чем-то взаимовыгодно обменяться.
– Горючки хоть залейся, – довольно доложил Куценко.
Марков только хмыкнул и покачал головой. Старая история повторялась.
– Ну а чего, бутовские запасы-то тю-тю – проездили… – развел руками сержант.
– Посты выставлены, – доложил лейтенант Чередниченко и добавил тревожно: – А вот связи так и нет…
– Скверно, что связи нет… Ужинали?
– А то! – похлопал себя по животу Куценко. – Обижаете, товарищ капитан…
– Ну и славно. А теперь всем свободным от несения караула – спать! – распорядился Марков. – Выступаем в шесть.
7
– Выступаем в шесть! – Лукин вынул из кармана кителя часы-луковицу на серебряной цепочке, со звонким щелчком откинул крышку и посмотрел на циферблат.
Над сербской деревней Житница догорала вечерняя заря необычайной красоты.
– На молитву… – привычно раздалось во дворе. Не занятые в нарядах бойцы взвода споро выстроились перед крыльцом.
– Шапки долой!
Седенький, щупленький доктор Головачев прочитал «Отче наш» роскошным дьяконовским баритоном, совершенно не вязавшимся ни с его преклонным возрастом, ни с его субтильной комплекцией. Доктор был единственным во взводе, кто еще носил югославский френч и фуражку русского образца. В такой форме поначалу ходили все чины Русского корпуса, пока их в приказном порядке не переодели в немецкое обмундирование.
Со стороны сада через низенький плетень за ними наблюдала старуха в домотканом платке, застиранном платье до пят, украшенном полинялой вышивкой. Какое-то время она приглядывалась к выстроившимся на дворе военным настороженно, затем с неподдельным удивлением. Дослушав молитву до конца, старушка всплеснула руками, истово перекрестилась и, прижав руки к груди, устремилась к Лукину и Милову, безошибочно распознав в них старших. Озираясь в сторону запертых уличных ворот, быстро-быстро заговорила вполголоса, мешая сербские и русские слова. Лукин ее даже поначалу не понял. А когда понял, только переглянулся с Миловым.
– Вот так дела, – озадаченно протянул подполковник Милов, качая головой.
Местная жительница сообщила, что группу ее односельчан усташи согнали в большой сарай за центральной площадью. Под замок заперли в основном женщин, детей и стариков. Якобы они сочувствовали и помогали красным партизанам. Возможно, попали к хорватам и таковые. Но в большинстве своем людей хватали без разбору, в основном сербов, но и не только. Под замок посадили несколько десятков человек. Территорию вокруг сарая с заложниками оцепили. Сегодня вечером на центральную площадь демонстративно завезли вязанки с хворостом. О намерениях усташей двух мнений быть не могло. Пьяные хорватские националисты, шатавшиеся по деревне, хвалились, что сожгут ненавистных сербов. Большинство оставшихся мирных жителей, бросив свои дома и имущество, подались в горы.
