Друзьям он говорил, что не может служить на берегу, что только в море в нём «возгорался некий новый пламень».
Его спрашивали:
— Что сделаешь ты, ежели дело будет по-особому трудным, потребует особливых трудов и отважности?
— Чем опаснее, тем для меня будет приятнее! — отвечал Хвостов, и в этом ответе не было ни капли бравады.
«Чрезмерная привязанность к родным и беспредельная любовь к славе были двумя главными свойствами его души», — свидетельствовал адмирал Шишков о Хвостове, приходившемуся ему племянником.
Не чурался лейтенант Хвостов и женского общества. Но и здесь он предстаёт перед нами настоящим романтиком: «В самых величайших опасностях просьба и слёзы прекрасных женщин в силах сделать на сердце самого жестокого человека и нечувствительного мужчины такие впечатления, что забудет все окружающие опасности… Я видел пример тут над собой, входя в нежнейшие чувства души милого творения, забывая несчастия и гибель, к нам приближающуюся. О, женщины! Чего вы не в состоянии сделать над нами, бедными!»
В те дни его новый друг, мичман Давыдов, также переживал пору первой юношеской влюблённости. Нам известно лишь имя девушки, которая очаровала молодого моряка — Катерина.
Один из первых биографов наших героев позднее напишет: «Хвостов был уже человек развившийся, возмужалый, страстный и притом довольно искусный моряк, много читавший и многому научившийся, хотя отрывочно; отважный и честолюбивый. Чувствительность и человеколюбие, развитые в нём философиею осьмнадцатого века, в первые годы сильно боролись с порывами к бранным подвигам, с этими, по его словам того времени, „варварскими чувствами, вперёнными в нас с самого младенчества“, и уже заметно были преодолеваемы им, как это свидетельствуют его дневники. По временам, следуя всегдашнему тогда обыкновению, он любил выпить и поиграть в карты, но с некоторым ожесточением отзывался о такого рода препровождении времени, как будто вынуждаемый так „убивать“ его, нетерпеливо ожидая для себя перемен… Давыдов был ещё юноша, красивый лицом, высокий и стройно сложённый, отлично образованный, немножко поэт, пылкий и влюбчивый, столь же отважный, как Хвостов, но гораздо менее его твёрдый… Чудно свела судьба на вечную дружбу этих двух молодых людей, так мало сходных между собой, благословив их на удивительные приключения и отважные подвиги».
После окончания дальнего плавания к Англии и боевых действий в Северном море русские эскадры возвратились в Кронштадт. Наступило временное затишье в войнах, и никто не мог сказать, сколько оно продлится. На смотре флота император Александр остался весьма недоволен выправкой вернувшихся из дальнего плавания моряков.
— Надобно их подтянуть по части фрунтовой! — велел он морскому министру Чичагову.
Нет для настоящего моряка горше жизни, чем на берегу в казарме, а тут ещё утром плац и барабан, днём плац и барабан, да и вечером то же. В Кронштадт — столицу флотскую — понаехали чины армейские.
— Вы штучки свои моряцкие бросайте, ходите, что утки кривобокие! — кричали те чины, слюной брызгая. — А кто маршировать, да ружьями экзерцировать по чести не желает, того пинками гнать будем со службы государевой!
И гнали… Гнали боевых капитанов только за то, что те не тянули изящно носок, гнали в пехоту мальчишек-мичманов, бредивших морями, гнали в деревню седых адмиралов, пред которыми ещё вчера трепетала вся Европа. Многие, не терпя унижений, уходили сами: кто в именья родовые, кто во флот партикулярный, а кто и просто в дома инвалидные да ночлежные…
Лейтенант Хвостов, из-за ненависти к порядкам армейским, стрелялся с каким-то пехотным капитаном, и хотя оба остались, к счастью, живы, морской министр немедленно упёк лейтенанта на гауптвахту. Когда Хвостов вышел, то почесал затылок:
— Так дальше жить, только себя губить!
Историки пишут, что у Хвостова в Петербурге была большая и дружная семья: мать, отец, братья да сёстры. Жили весьма бедно. Для всех них старший сын и брат был не только гордостью, но и главной надеждой и опорой. А заботиться о близких приходилось, решаясь порой на поступки самые, казалось бы, безрассудные. Так, вскоре после вступления на престол императора Александра Первого отец Хвостова лишился из-за тяжбы своего небольшого родового имения. Тогда наш герой подстерёг гулявшего по садовым дорожкам Летнего сада императора и без долгих раздумий бросился перед ним на колени.
На следующий день к Хвостову прибыл адъютант императора с тысячей рублей. Но лейтенант деньги не принял.
— Я не могу их принять, так как получаю жалованье и не имею надобности в деньгах! Но прошу передать его величеству, что осмелюсь просить их для моих отца и матери!
Ответ офицера Александру понравился:
— Тысячу рублей лейтенанту, а отцу ежегодно пенсию в тысячу рублей, а лейтенанту от меня в подарок за преданность семье ещё тысячу!
Кроме этого император велел разобраться и с судебным делом. Оно было пересмотрено, и именье вернули Хвостовым.
Адмирал Шишков так рассказывает об этом случае: «Обрадованный сын отослал немедленно пожалованную собственно ему тысячу к матери, находившейся тогда в деревне, и вскоре имел ещё радость уведомить отца своего о пожалованной ему пенсии».
В 1802 году Хвостов уже начал было подумывать об отставке, но именно в это время был неожиданно для себя вызван в министерство торговли и коммерции. Принял лейтенанта сам министр Румянцев (сын знаменитого фельдмаршала). Ничего конкретного министр Хвостову не сказал, лишь порасспрашивал о службе. Из задаваемых вопросов было понятно, что кое-какие справки о нём Румянцев уже навёл. Затем министр спросил:
— Ежели откроется какая-либо экспедиция, требующая особых трудов и отважности, согласитесь ли вы принять на себя исполнение оной?
— Чем опаснее, тем для меня будет приятнее! — ответил Хвостов.
На этом визит и окончился.
А спустя несколько дней лейтенант был уже вызван в управление Российско-Американской компании. На этот раз с ним беседовал уже действительный статский советник, попечитель и один из директоров русско-американской кампании Резанов.
Николай Петрович Резанов был выходцем из бедной дворянской семьи. Протежировал ему не кто иной, как поэт Гавриил Державин. В это время Резанов переживал не лучшие времена. Он только что похоронил жену (дочь первопроходца Аляски Шелехова) и остался с двумя маленькими детьми на руках. Встречаясь с Хвостовым, Резанов имел свой интерес. Дело в том, что руководство компании весьма волновал вопрос мореплавания между Охотском и Аляской.
Вот как описывал историк тогдашнее тихоокеанское мореходство: «Ходили по морям на судах речных, кое-как построенных, плохо скреплённых и весьма бедно снабжаемых, под управлением людей, едва знавших употребление компаса и часто не имевших никаких карт. Ходили наудачу, выкидываясь в нужде на первый попавшийся берег, погибая на нём или опять стаскиваясь, и гибли во множестве. Бывали примеры, что из Охотска в Кадьяк приходили только на четвёртый год, потому что плавают самое короткое время, идут с благополучными только ветрами, а при противном, лежат в дрейфе… и не имеют понятия о лавировании. Случается, что суда были носимы по месяцу и по два по морю, не зная, с какой стороны у них берег. Люди тогда доходили до крайности от недостатка пищи, а ещё более воды, съедали даже сапоги и кожи, коими обвёртывается такелаж…»
