– Куда же нам податься? – вытаращил глаза двух-бунчужный.
– А куда хотите… – пожал плечами российский главнокомандующий. – Это уже ваше дело!
– Да будет Аллах милостив к тебе, милосердный из милосердных! – запричитал паша, согнувшись в поклоне. – Мы исчезнем столь быстро, что ты не успеешь даже моргнуть своим лучезарным оком!
Кыдым-Углу оказался человеком дела и первым взобрался на палубу стоявшей у причала требакк. Следом, мелко семеня ногами, по шаткому трапу взбежали, кутаясь в чадру, семь его жен во главе с толстозадым евнухом. Затем длинной вереницей потянулись и янычары. Обычно буйные, на сей раз они были на редкость молчаливы. У трапа стоял караул с примкнутыми штыками, за которым теснилась толпа местных жителей – они зорко высматривали свое добро.
– Вон-вон кувшинчик наш фамильный с насечкой серебряной! – показывал седовласый грек на здоровенного эфиопа, тащившего в руках не менее здоровенный кувшин.
– Иди-ка сюды, голубь чернокрылый,- манил янычара бывший во главе караула унтер из козловцев. – Кидай кувшин энтот и двигай далее налегке!
Злобно вращая белками глаз, эфиоп послушно бросил добычу и, сопя, влез на качавшуюся требаку.
Двухбунчужный паша Сенявина не обманул и спустя несколько часов на острове уже не было ни единого турка.
– Ну вот, – вздохнул с облегчением Сенявин, глядя на отходящие от берега переполненные суда. – Теперь уж можно точно сказать, что сражение за Дарданеллы нами выиграно полностью! Пора заняться убиенными!
Из хроники обороны Тенедоса: «Эскадра наша, прибыв к острову Тенедос, остановилась на якоре по каналу. В ночи турки сделали последнее отчаянное покушение на крепость, пустили множество бомб и с криком атаковали ее, но были храбро опрокинуты гарнизоном нашим, которому успели мы уже подать нужную помощь. Наконец, кричали они в крепость, что если наши сдадутся тотчас, то они пощадят русских и перережут одних греков и албанцев; потом согласились помиловать всех, а после предлагали менять хлеб на воду.
Рано поутру все наши корабли, фрегаты и мелкие военные суда начали занимать места свои по сделанному адмиралу расположению, дабы обложить отовсюду остров и содержать оной в тесной блокаде. Между тем, Сенявин, имея в предмете освободить как можно скорее остров без дальнего и напрасного пролития крови, сделал предложение турецкому десантному начальнику добровольно оставить остров, обещаясь перевести турецкое войско на азиатский берег с оружием его и бога-жом. Тотчас приехали к нам на корабль ^имеется в виду «Твердый» – В. Ш.) два турецких чиновника для ис-прошения позволения снестись предварительно с анатолийским сераскиром, в повелении у коего они состоят, но им в том было отказано, и они, отъезжая, объявили, что в таком случае будут защищаться до последней капли крови.
К удивлению нашему, рано поутру увидели мы на берегу белый флаг. Корсар, бывший ближе всех к острову, подъехал к нему с катером своим и привез к нам второго турецкого начальника Хаджи Юсуф-агу. Чиновник сей был обер-комендантом четырех ближних крепостей в Дарданеллах. Который и объявил согласие их оставить остров на сделанных прежде сего предложениях. Он сказал нам, что для сего происходило у них вчера собрание, на коем половика войск была согласна на сдачу, а другая требовала осады крепости. Но когда представил он им положение их и объявил, что флот их разбит, и первый адмирал их находится в плену на российской эскадре, что если удастся им взять крепость, то, не получая подкрепления и провизии, принуждены будут сдаться и, вероятно, не на столь великодушных и выгодных предложениях: то все убедились в справедливости его предложений. Ввечеру сделаны были приготовления к перевозу турок, что и исполнено было назавтра, несмотря на сильный северный ветер. Турок свезено было до 5000 человек. Потеря их на Тенедосе, сколько по обозрению во время действий, а более по числу на месте зарытых тел, за достоверное положить можно до 800 одними убитыми. Мы же потеряли в крепости при осадах ее и в сражениях трех офицеров и 52 нижних чинов убитыми, шесть офицеров и 125 нижних чинов ранеными и около 40 из жителей, искавших спасения в крепости…»
Едва крепость освободилась от осады, офицеры Козловского полка перенесли Броневского из порохового погреба в один из сохранившихся домов. Забежавший гренадер принес лейтенанту узелок с самыми необходимыми вещами и записку. Броневский развернул ее и прочитал: «Услышав, что вы лишились вашего имущества и тяжело ранены, зная при том, что вы не согласитесь принять посылаемые при сем вещи, я лучше желаю, чтобы вы меня не знали, нежели не приняли того, что для вас необходимо, а мне излишне. Не ищите меня, труд ваш будет напрасен, довольно я ваш друг и ничего больше не желаю, как вашего выздоровления…»
– Кто тебе это передал? – спросил лейтенант гренадера.
– Не могу знать! – пожал тот плечами. – Передали со шлюпки от флота. Сказали, что для вас!
Впоследствии Броневский потратил немало времени и сил, чтобы разыскать своего неизвестного благодетеля, но так ничего и не узнал о нем. Что ж, так, наверное, и должно быть: настоящее добро не нуждается в ответной благодарности… А затем прибыл старый друг лейтенант Насекин. Увидев лежащего, пошутил:
– Эко ты здесь вылеживаешься, пора и честь знать! Собирай вещи и поехали! – Куда? – Куда же еще? Домой, на «Венус»!
Спустя какой-то час Броневский был уже на борту «Венуса». Насекин самолично помог лекарю перевязать рану друга, сам поил его лекарствами. «Он был счастливее меня, имев случай опытом доказать свое ко мне расположение… Ходил за мною, как брат, как отец», – скажет впоследствии Броневский.
Развозов только на минуту спустился к нему, чтобы поприветствовать с прибытием на родной фрегат. «Венус» готовился вступить под паруса. По приказу главнокомандующего он должен был спешить на Корфу, чтобы отвезти раненых и доставить пленного адмирала Бекир-бея, а также лейтенанта Розенберга и фельдъегеря Фёдорова, отправляемых в Петербург с донесением об Афонской победе.
– О ранении твоем уже извещен адмирал. Он велел передать тебе свои самые теплые пожелания скорейшего выздоровления. Подвиг твой на Тенедосе не будет забыт и в рапорте на высочайшее имя главнокомандующий испрашивает тебе орден! – сказал капитан-лейтенант, по жимая слабую руку раненого.
Передал командир Броневскому и письмо из Катто-ро, которое тот так давно ждал. Mania писала о том, что бесконечно любит своего Володю и очень скучает по нему, что каждый день молится за его здоровье и просит Небесную Заступницу об их счастье. От этих строк на душе лейтенанта стало хорошо и покойно, и он, наверное, впервые за все время ранения спокойно заснул.
Бекир-бея и капитана плененного корабля со свитой привезли на фрегат буквально за несколько минут до отхода. До этого времени турецкий адмирал квартировал на «Твердом» в сенявинской каюте и, как он сам говорил, «за короткое время столь привязался к Сеняви-ну, что при прощании они расстались искренними друзьями».
В тот день на эскадре прощались с погибшими. Корабли приспустили все флаги. На «Рафаиле» хоронили своего храброго командира. Лукина, как и всех других, решено было, памятуя о судьбе несчастного Игнатьева, погребать в море. На корабль съехались офицеры со всей эскадры, прибыл главнокомандующий. Команды выстроились по «общему сбору».
