В ту же секунду с Олимпа молнией слетела пенорожденная.
— Ну? — с важностью спросила она.
— Лук гну! Ты посмотри, что делается! Менелай скоро совсем взъярится, Ахилл зовет Гектора биться один на один, в городе паника! Живем в осажденной крепости, а она спрашивает — чего!
— Ладно уж, — произнесла златовласая. — Выручу я вас… мученики Эроса! Из-за любви страдаете. По осажденным крепостям — такой специалист у нас имеется. Пришлю вам из далекой Скифии Киселя, Алексеева сына! — Топнула ременнообутой ножкой и пропала.
А перед Парисом вырос вместо богини довольно плотный мужчина в расцвете зрелости, в темной тунике, усыпанной зелеными горошинами.
— Туда-сюда дергают, — забормотал он недовольно, — ни минуты покоя… Где я, собственно, нахожусь? Это что, Испания? Володя, э-э, что за шутки?!
— Троя это, — буркнул Парис, в душе браня покровительницу. Он не верил, что этот мужчина, хотя бы и столь корпулентный, способен был бы обратить в бегство ахейские войска. Он и говорил-то с эканьями и промедленьями, что троянский красавец объяснил себе непривычкою к древнегреческому.
— Ну ладно, — недовольно произнес сановный гость. — Рассказывайте, чем могу.
— Как обращаться к тебе, телеснообильный? — учтиво осведомился Парис.
— Евгеник, по-вашему Алексид. Валяй, излагай.
Некоторое время, переходя с гекзаметра на разговорную речь и обратно, частично сократив перечень кораблей, но зато в ярких красках расписывая прелести Елены, Парис в пышной древнегреческой манере пересказывал Алексиду «Илиаду»:
— Вот и сидим, как кроты, у ахейского войска в осаде. Просят обратно Елену, однако получат не больше, Нежели мертвого уши осла, что издох с голодухи! Наш шлемоблещущий Гектор со братцем своим Деифобом Жалкого сына Фетиды погонит метлою поганой И Одиссея пошлет хитроумного так, что брадатый Муж итакийский покатится к бабе своей колбасою!
— Э, э! — остановил его Алексид. — Это все эмоции. Ничего, отпиаримся, бывал я в переделках и похуже. Значит, для начала: подготовьте, пожалуйста, базу данных на этих, как их… вот черт, с первого курса не перечитывал! Агамемнона, Ахилла, Одиссея и прочих так называемых вождей ахейского кровавого режима. Второе: что у вас с финансированием?
— Деньги еще не изобретены, — понурился Парис.
— Так натуру обеспечьте! Маслины там, козий сыр, оливковое масло… Поймите, без финансирования пиар не делается! Как я найму деятелей культуры? Аэдов, бардов? Далее: как обстоят дела с верховным покровительством?
— С ним практически никак, — еще грустнее признался троянец. — В последнее время мы в немилости. С Олимпа к нам слетает исключительно Афродита, и то в память о том яблоке…
— Негусто, — кивнул Алексид. — Но тоже дело. Создайте партию «Яблоко», Афродита пусть возглавит… ну, это я решу. Теперь мне хотелось бы видеть Елену.
— Зачем это? — подозрительно прищурился Парис.
— Да ладно вам, — потрепал его по плечу новый помощник. — Смешно, ей-богу… Я люблю только свободу! А с Еленой надо кое-что обговорить.
Елена приняла Алексида во дворце. Против ожиданий, восторга он не выказал.
— Да, фактура не ахти. Не Новодворская. Борец за свободу из вас, конечно, как из Немцова народолюбец… но ничего, будем работать. Значит, запоминайте: вы покинули Менелая потому, что он зажимал вашу свободу слова. Бежали из его репрессивного государства к вольнолюбивым троянцам.
— Свобода слова? — переспросила Елена. — Но я дала Парису… отнюдь не слово!
— Слушайте! — не выдержал телеснообильный. — Вам победа нужна или буквоедская точность в деталях?
— Но в Трое отродясь не было никакой свободы слова! Здесь как Приам скажет, так все и думают!
— И прекрасно, Приам плохого не скажет. Он истинный отец города, крепкий хозяйственник, своего рода троянский Лужков… Если уже есть одно мнение, зачем же другое? Это и есть истинная свобода — свобода разделить убеждения мужа совета. В общем, Менелай вас тиранил, не давал слова сказать, унижал всячески…
— Вот еще! — пожала плечиком Елена. — Попробовал бы он! Он просто противный…
— Противный — это аргумент для нас с вами, — терпеливо разъяснял Алексид. — Завтра же выступите со стен Трои с текстом обращения, который я за это время подготовлю. Теперь пойдемте покушаем, а вы, как вас, Парис, разошлите покуда гонцов за бардами и аэдами. Велите передать — свобода в опасности. Если Ахилл возьмет Трою — вообще запретит рот открывать.
Парис побежал отдавать распоряжения и готовить упитанного тельца. Он уже успел смекнуть, что с этим человеком можно иметь дело.
— Э, э, кстати! — крикнул ему вслед негаданный спаситель. — Будьте добры… у вас там, я помню, бегала какая-то Кассандра…
— Да она сумасшедшая, — виновато признался Парис. — С чокнутой какой спрос?
— Сумасшедшие, если хотите знать, — наш главный резерв, — назидательно поднял палец Алексид. — Давайте ее ко мне, побеседуем.
— Ясно вижу Трою павшей в прах! — привычно заныла Кассандра, внимательно оглядывая пришельца сквозь спутанные волосы.
— Хорошо, хорошо, голубушка, — одобрительно кивнул телеснообильный. — Вы, кажется, единственная в этом городе, с кем можно иметь дело. Мне нравится ваш стиль. Только вместо «Троя» кричите «Ахайя». Ясно вижу Ахайю павшей в прах.
— Но я же вижу Трою, — недоуменно отвечала Кассандра.
Алексид поморщился:
— Ну милая моя! Ну что вы своему-то впиариваете? Сколько вам платит Агамемнон?
— Я правда вижу! — заплакала Кассандра.
— Ну если не платит, так вам тем более должно быть все равно. Вам же главное — кричать, так какая разница-о чем? Давайте вместе попробуем: «Ясно вижу Ахайю павшей в прах!»
— Ясно вижу Тро… Ахайю павшей в прах!
— Ну и вот. Вы мне даже Альбац напомнили, в смысле пафоса. Только потренируйтесь, а то ведь опозоримся в эфире.
Утром следующего дня на ахейских кораблях проснулись от звона щитов, доносившегося со стен Трои. Неизвестный воин тяжело ударял в медный щит и возглашал:
— В прямом эфире НТВ — Новое Троянское Вещание! Последний оплот свободы слова на территории Древней Греции обращается ко всем, в ком еще не умерла совесть! Слушайте эхо Трои, остальное — видимость!
Поколотивши в щит, Алексид (а это был именно он) сделал шаг вперед, к самому краю крепостной стены, и заговорил:
— От Троянского информбюро. Пользуясь верховным покровительством, без которого ни хваленый Ахилл, ни пресловутый Агамемнон не смогли бы даже натянуть лука, преступный, кровавый режим ахейцев пытается удушить последнего гаранта греческой демократии! Выдвигая несообразные требования, ахейские тираны осадили нас в четырех крепостных стенах! В городе страдают старики и дети! (За стеной раздался дружный, хорошо отрепетированный вой.)
