— Валентин Борисович, — робко кашляя, интересовалась чиновная шушера. — Правда ли, что в скором времени… ваш, то есть наш, бывший, то есть первый, патрон, то есть президент… изумит человечество новым шедевром?
Валентин в своей манере загадочно пошевелил бровями, дернул плечом и пожевал губами.
— Плохо дело, — смекнула челядь и затаилась по норам.
Ближе к осени стало достоверно известно, что первый президент России практически не встает, но не потому, что лежит, а потому, что пишет. Каждую ночь он просовывал под дверь барвихинского кабинета несколько страниц, мелко и плотно исписанных его неповторимым почерком. Дочь бесшумно собирала листочки и относила проверенной машинистке, тут же набиравшей текст на компьютере. Сенсационность ожидалась такая, что издавать книгу Дед намеревался за рубежом. Правда, по-русски, чтобы там никто ничего не понял. Вслед за этим предполагалось издание в России, но по-немецки. Видимо, чтобы понял только Путин.
Путин понял и срочно поехал в Барвиху. О тайне этого августовского визита говорили всякое, но подлинной его подоплеки не знал никто.
— Ну что, Борис Николаевич? — осторожно спросил второй президент России тоном неистового Виссарионыча, заехавшего в Горки навестить хворого Ильича. — Как творческие успехи?
— Тяжело, — покачал головой президент. — Серьезная проза — она, знаете, требует… всего человека… Гораздо более ответственное дело, чем государственная власть.
— Да-да, — кивнул Путин. — А о чем пишете?
— Намерен подвести некоторые итоги, — тяжело вздохнул Дед. — Раздать, что называется, сестрам по серьгам… Объяснить свои действия… В общем, прочтете. А… не намерены ли вы осветить отдельные события прошлого года? — осторожно спросил преемник. — Историю моего назначения, все дела?
— Да знаете, — уклончиво отмахнулся Дед, — я как-то все больше о своей внутренней жизни.
— А-а, — протянул второй президент с характерным для него непроницаемым выражением лица. — Я тут, знаете, тоже пописываю… Написал вот в марте месяце один указ о неприкосновенности… Теперь вот думаю: может, мне еще какой-нибудь указ написать? Несколько, так сказать, подкорректировав предыдущий?
— Это уж ваши творческие планы, — развел руками Дед. — Сами знаете, у нас, писателей, не принято вмешиваться в чужие замыслы… Главное — берегите Россию.
— Это уж будьте благонадежны, — рассеянно ответил второй президент России и мрачно вылетел куда-то. Он все время куда-то вылетал. Челядь, заметившая помрачнение черт первого лица, окончательно притихла и перепугалась.
— Всем как есть врежет, — шушукались по Кремлю.
— Про кого хоть пишет?
— Говорят, отдельные главы про Лужкова, Коржакова, Чубайса… Про олигархов всех…
— И что, вся правда?
— Вся как есть! Чего ему бояться? Он же неприкосновенный теперь.
— Что… и полковнику влетит?
— А то!
— Господи, чего ж тогда ждать-то…
Первым, как всегда, опомнился Коржаков. С трудом выучившись ставить подпись, писать он умел неважно, а потому созвал прессу и приступил к диктовке.
— Ну чего, ребята, — сказал он, удобно располагаясь в кресле. — Приступим к сочинению второй части. Действия врага надо что? — предупреждать. Он бабахнет свою пачкотню, а мы — свой бестселлер. Сегодня я намерен раскрыть все кремлевские тайны. Все, что держал в загашнике. Во-первых, — Коржаков закатил глаза и задумчиво почесался, — пил он страшно.
— Знаем, — разочарованно протянула пресса.
— Да не знаете! — торопливо продолжал Коржаков. — Вы думаете, он водку пил? Ему водки-то уже не давали, так он засасывал вообще все, что горело! Почему он в Шенноне-то выйти не смог? Потому что это и не планировалось, там посадка-то аварийная была! Горючего не хватило! Он приноровился из двигателя керосин отсасывать, шланг у него такой был специальный. Подзаправились — и дальше полетели.
— Да ну? — недоверчиво пронеслось по рядам. Диктофоны, однако, включились.
— А то! — неудержимо понесся Коржаков. — Еще…это… в туалет он ходил.
— А вы не ходите? — съехидничал кто-то.
— Кто сказал?! — взорвался Коржаков. — Вывести! Ну да, — продолжал он, остывая, — хожу иногда… Но разве ж я так хожу? Я понемногу, размеренно… А он — он вообще не вылезал! Вы думаете, почему он в Шенноне-то не вылез? Он в сортире сидел!
— Вы же говорили, что он керосина наглотался! — невыдержал кто-то.
— Ну правильно, — не растерялся Коржаков, — керосину-то наглотался и сидел в сортире. Так до самой Москвы и просидел. Он и в октябре девяносто третьего там сидел, и в декабре девяносто четвертого, и в июле девяносто шестого… Он и на инаугурации второй знаете почему так торопился? Он опять туда хотел!
Диктофоны невозмутимо подмигивали и шуршали.
— А еще, — не останавливаясь нес телохранитель, оседлав волну вдохновения, — он — представляете? — всех употреблял! Ни одной не пропускал! А когда поблизости официанток либо машинисток не было, он кидался на кого попало! Вплоть до офицеров охраны!
— Что вы говорите? — хихикнул кто-то, не выключая, однако, диктофона. — Что ж, и на вас покушался?
— Нет, — отрубил Коржаков. — Меня — нет. Никогда в жизни. Я так ему и сказал: это, говорю, не входит в мои должностные обязанности. Ну и погорел через свою несговорчивость. Он за это и выгнал меня. Не хочешь, говорит, царской любви? Так вот же тебе!
— А Барсукова с Тарпищевым? А Гайдара? А Черномырдина? — Пресса наперебой вспоминала громкие от ставки.
— Ну! — радовался Коржаков находке, объясняющей все. — Конечно! За это самое! Вы думаете почему он всех гнал? Да не выдерживали они больше такой жизни!
Через месяц продолжение супербестселлера «От рассвета до заката» — с сенсационным названием «От забора до обеда» — было отпечатано в подпольной типографии на территории Белоруссии и ввезено в Москву под видом помидоров. В первую же неделю было продано более ста тысяч экземпляров.
— Ну, теперь пусть издает что хочет, — лоснился Коржаков. — Энтого не переплюнешь. Мы таперича защищены. Я, конечно, еще много чего знаю… но это приберегу на потом. Тем временем не дремал и Черномырдин. Ему донесли, что БН подготовил к выходу скандальные мемуары о последних пяти годах своего правления, где любимому экс-премьеру был якобы уделен целый раздел.
— Это как же, — бормотал Черномырдин. — Это что же, что он так… Разве я ему когда что? Разве я когда поперек, когда он говорил — вдоль? Разве между нами это, корова пробежала, или овца, или кошка? Надо же, когда мне совсем не надо! Ведь ежели он так, то я могу и этак, что, нет? Ну, зовите кого-нибудь, переводчиков зовите… да…
Переводчики из издательства «Виагрус» стремительно прибежали писать биографию Черномырдина для серии «Его XX век».
— Значит, так, — диктовал Черномырдин. — Все было не так. Все было так, что я сейчас скажу, как. С одной стороны, конечно, ежели так поглядеть, то выйдет совсем другое. Но вы не подумайте, что я оспариваю. Еще чего! Я только хочу сказать, что в каждом случае нужен подход. Мы же не можем это. Как эти. Мы не можем так огульно. Мы не должны огульно себе позволять. Мы должны не так, а с пониманием, с твердым осознанием того, что если это так, то иначе не бывает. Не могло быть иначе, даже если бы хотелось.
