— Хозяин, крути мне!
— Что крутить? — не понял со сна Вольдемар.
— Что, что! Что котам крутят?! — прошептал аналитик.
— Как можно, Баюн, ты мой кормилец!
— Крути, тебе говорят! — заорал Кисолов, просовываясь мордой в экран. — Сограждане! Согра-а-аждане! В нашем отечестве политический переворооооот! — и вся округа огласилась его диким мявом, потому что Вольдемар проснулся наконец и принялся крутить, покуда Баюн не отвизжал положенное и не скомандовал вниз: «Довольно!» К этому приему они с Вольдемаром прибегали довольно часто, поскольку политические амбиции их росли.
— Помяни мое слово, Вова, — мурлыкал Кисолов, потягиваясь во всю повозку в свободное от эфиров время, — я сделаю тебя наследником престола!
— Это невозможно, — грустно вздыхал Вольдемар. — Ты ведь знаешь, я принадлежу к проклятому племени пасынков…
— Из этого в наши времена можно извлечь немалую пользу! — мяукал Кисолов. — Создай всефранцузский конгресс пасынков и сделайся его председателем, маркизом де Карабасом. Никто и не говорит, что государство возглавишь лично ты. Мы найдем достойного преемника, которому ты будешь накручивать хвост, а он — проводить нашу политику, то есть снабжать нас окороками… муррр!.. из лучших кладовых Версаля! Для отвода глаз я рекомендовал бы тебе поддержать скромного Гри-Гри
[3]
, а основным кандидатом сделать московского сторожевого Лужу. Собственно, полное имя его было Лужков — он получил его за луженую глотку, но в кругу соратников его дружески звали Лужей.
— Лужа, кажется, собирается въехать в Версаль на спине красного коня, — замечал информированный Лобкот.
— Господи, делов-то! — лениво замечал Кисолов. — Ну скажи этим идиотам, что красные кони не любят пасынков и что пасынки поддержат Лужу только в том случае, если он решительно размежуется с красными… А того лучше — позови его ко мне в эфир!
Эфирами сеансы Кисолова назывались потому, что чрезвычайная убедительность его речей делала программу «Окончательный анализ» подобной сеансу гипноза или вдыханию эфира. Кисолов не зря позвал к себе в гости московского сторожевого Лужу — помойного, мускулистого дворового кота, возглавлявшего движение «За чистый двор!». Лужа был хозяином сразу над несколькими дворами во французской столице и порядок там поддерживал образцовый. В подъездах этих домов никто не мочился, не пахло бомжатиной, не плевали и даже не курили. Там делались дела посерьезнее — грабили случайных прохожих и облагали данью жильцов. Всякий, кому посчастливилось жить в Лужином подъезде, с утра выносил ему сосиску, днем ставил мисочку супа, а вечером наливал ему и его верным друзьям блюдечко валерьяны. За это Лужа не трогал обитателей дома, а всех гостей, приходящих в подъезд, тщательно регистрировал и метил характерным кошачьим приемом. Скоро он переметил всю территорию и стал считаться признанным ее хозяином. Все давно забыли, что когда-то Лужу наняли ловить мышей и стеречь двор: перед ним трепетали все управдомы, и подхалимы из стаи прочили ему въезд в Версаль еще при жизни короля. Сказать о Луже плохое слово боялись не только местные собаки, но и сами дворовые жители. Тем более что с их детьми Лужа вел напряженную воспитательную работу, учил их ходить строем и распевать в свою честь:
Я по свету немало хаживал,
Мне встречались не раз коты,
Но нигде, никогда не поглаживал
Я такого кота, как ты!
И врагу будет только хуже.
Если он в наш подъезд придет —
Дорогой наш товарищ Лужа,
Уважаемый наш Лужкот!
Будучи приглашен в эфир к Кисолову, Лужа быстренько его построил, чтобы все поняли, кто тут хозяин. Кисолов послушно втянул когти и даже несколько подобрался, почуяв вожака большего масштаба. Искусство требовало жертв. Теперь Вольдемару приходилось крутить заветное по нескольку раз на дню — истерики Кисолова исправно делали свое дело.
— Наш король стар и бооооолен! Принцесса совокупляется с кем попало и проводит дни в кутежааах! Францией управляет людоееед! (В доказательство Кисолов потрясал обглоданными костями, якобы оставшимися от людоедского пиршества. На самом деле он сам старательно обгладывал эти кости перед эфиром, и были они самые что ни на есть бараньи, но на публику производили сильное впечатление — поселяне давно не видывали баранины и толком не помнили, как она выглядит).
Вольдемар к тому времени уже имел титул маркиза де Карабаса, издавал несколько листков и прикупил вожделенный замок в Испании. Кисолов неоднократно побывал в Версале, отирался там на кухне и разживался не только свежей курятиной, но и свежими сплетнями. Плотно накушавшись, он возвращался в эфир и с характерным «ммм» (он постепенно избавился от «мммяу») рассказывал, чем кормили. «И все это на наши деньги, сограждане! — приговаривал он. — Не людоедство ли?!» Ни давний приятель Кисолова, черный абиссинский кот Николай, ни жесткошерстый котенок Леонтий, издатель журнала «Гав!», не могли соперничать с главным аналитиком, без устали лоббирующим и лобзающим Лужкота. Опасность подстерегала Вольдемара и его кошарню с неожиданной стороны. На одной из парижских крыш объявился бойцовый кот Рассерж, старый бандит, покрытый шрамами, одноглазый, но не чуждый некоторой апашеской элегантности. Жильцы его любили и звали запросто Сержем, а то и Серым. Давно бесхвостый по причине частых драк и абсолютно безбашенный по жизни, он ничего на свете не боялся и был кумиром окрестных кошек. Сама королева не раз почесывала его и называла самым красивым самцом Франции. Рассерж не скрывал, что за его храбростью стоит твердая вера в свою звезду и безнаказанность: в случае чего ему всегда было готово убежище в логове профессора Мориарти — математика и олигарха, близкого к короне. Рассерж сделал то, чего не ожидал никто: он бегал по крышам домов, считавшихся Лужиной епархией, мочился с крыши на Лужину свору, обзывал Лужу старым помоечником, диктатором подъездного масштаба и убийцей беззащитных мышей. При виде отважного Сержа подняли головы не только жильцы, помеченные Лужей в порядке регистрации, не только обитатели подъездов, но и самые бесправные существа в доме, а именно мыши. Они давно привыкли, что Лужа и его прихвостни едят их почем зря, ко тут вспомнили о правах животных, объединились в Союз правых сил и выступили под лозунгом «Высушим Лужу!». Некоторых из них Кисолов позвал к себе в эфир, в упор вопрошая, не боятся ли мыши своими действиями расколоть демократический электорат. При этом он плотоядно скалился, щурился и топорщил усы, но мыши были уже пуганые и отважно пищали, что дряхлость короля — еще не повод менять его на пахана. Между тем вечерние концерты самого Кисолова давно не пользовались прежней славой. Разленившись на котлетах, он перестал ловить мышей. Его важность и вальяжность решительно пасовали перед отвагой и наглостью Рассержа. Пока Кисолов вылизывал Лужкота, Рассерж бесстрашно колотил его лапой, да так, что тот гудел.
Пока Кисолов мекал и бекал, изображая аналитику, Рассерж мочился и испражнялся с крыши. «Вы смотрели, как Рассерж вчера замочил Лужкота?» — спрашивали друг друга облегченно вздыхавшие горожане, избавленные наконец от постыдного страха. «Хи-хи, омерзительно! — отвечали соседи. — Никогда больше не включу!» — отлично при этом зная, что через неделю снова бросят все дела ради восхитительно-непристойного зрелища. И даже новая программа Кисолова «Vox felini — vox Deil», в которой изящный Гри-Гри, взобравшись на подиум, гулял сам по себе, не прибавила рейтинга Вольдемару и его компании: относительным успехом пользовался только тот выпуск, в котором наглый и рыжий Чуб, прозванный так за характерный вихор на макушке, разделал Гри-Гри как последнюю мышь за чистоплюйство и пораженчество. Гри-Гри только яростно шипел в ответ.
