Теперь, однако, пришло время красиво уйти, ибо через каких-то два месяца в случае промедления предстояло уйти некрасиво. Березовский собрал свой штаб и принялся оптимизировать выбор.
— Кто знает эффектные варианты ухода? — спросил он прямо и грубо. Политтехнологи потупились.
— Сенека, — вспомнил Невзоров, знаток истории и любитель крови. — Сначала он воспитал Нерона, лично взрастил его…
— Деньги вкладывал? — заинтересовался Березовский.
— Нет, там хватало… Сначала взрастил, а потом почувствовал, что Нерон им тяготится. Сначала он удалился в изгнание вместе с молодой женой…
— С молодой женой — это похоже, — вздохнул Березовский.
— А потом вскрыл вены себе и ей.
— Нет, — олигарх решительно замотал головой. — Ей — это ещё куда ни шло, но себе… Это не комбинация. Ещё примеры.
— Вариантом благородного изгнания уже воспользовался Гусинский, — подал голос Шеремет. — Солженицына выслали, и этого выслали. То есть он как бы сам уехал, но ясно же, что власть только рада… Теперь он выстроит в Марбелье своего рода Вермонт и будет оттуда учить.
— Киселева пусть учит, — огрызнулся Березовский. — Не канает. Дальше.
— Байрон, — вспомнил о самом красивом мужчине Англии самый красивый мужчина ОРТ, Сергей Доренко. — Отчаявшись пробудить совесть в родной Британии, он отбыл в Грецию, где поднял восстание.
— В Грецию — это сомнительно, — задумчиво сказал Березовский, вспомнив Козленка. — Греция выдаёт. Кобенится, но выдаёт.
— Но почему обязательно Греция? Мало ли прекрасных мест — Боливия, Камбоджа… Монголия… Да что мы, в Северной Корее восстание не поднимем в случае чего?
— Нет, нет. За границу — это похоже на бегство. — Березовский сцепил пальцы. — Можно бы, конечно, в Израиль… (Он прикинул комбинацию: Барака мы уберём, вместо Барака ставим Арафата… банкротим страну… присоединяемся к Ираку, меняем Хуссейна… банкротим Ирак… присоединяемся к Кубе, меняем Фиделя… присоединяемся к Штатам, прослушиваем Гора, банкротим Гора… берём власть… а дальше? Скучно). Нет, не хочу в Израиль. Продумывайте внутренние варианты.
— Вообще-то, — вспомнил Шеремет, в детстве любивший читать, — я помню какую-то старую пьесу. Там один человек решил начать честную, трудовую жизнь…
— А до этого что я делал?! — воскликнул Березовский чуть не со слезами. — До этого я какую вёл?!
— Да погодите, Борис Абрамович, не в том дело! И он как будто покончил с собой, свёрток с одеждой оставил на берегу, а сам переоделся в рубище и пошёл к цыганам. И вёл с ними честную трудовую жизнь. А все его считали погибшим и горько оплакивали…
— Это ничего, — усмехнулся Березовский. — А кто автор-то?
— Толстой, — услужливо подсказал эрудированный Павловский. — Лев Николаевич.
— Толстой, — в задумчивости повторил Березовский. — Лев Николаевич… Да, это канает. Это то, что надо. Володя!
На его зов явился пиарщик Руга.
— Съезди, милый, в Ясную Поляну, договорись о цене. Если не захотят продавать легально — дадим денег якобы на ремонт и возьмем так. Или ещё проще, по стандартной схеме: директором поставишь нашего человека, он обанкротит музей, мы его возьмем по минимальной стоимости. Глеб Олегович, прошу вас подготовить сводку публикаций по уходу Толстого. Саша, ты поедешь следом и будешь снимать скрытой камерой. Камеру возьмёшь на ОРТ. Сережа, ты поедешь со мной. Предупредите Лизу — она поедет тоже, для полноты сходства.
— Незадолго до ухода, — вставил эрудированный Доренко, — Толстого отлучили от церкви. Это был грамотный пиар — вся Россия его поздравляла…
— С Алексием я бы договорился, — нахмурился Березовский. — Но я таки не православный… Хорошо, я поговорю с Бен Лазаром, а если он заупрямится — выйду через черкесов на муфтия… Приступайте. Через неделю все должно быть готово.
«В России два царя, — писал восторженный современник. — Николай и Толстой. Кто из них могущественнее? Николай не может поколебать трон Толстого, тогда как Толстой с легкостью колеблет трон Николая»…
«В России два президента, — писали менее восторженные современники. — Путин и Березовский. Кто из них сильнее? Путин не может поколебать трон Березовского, тогда как Березовский…» Публикация была организована грамотно, за две недели до предполагавшегося ухода.
Свою прощальную речь в Думе Березовский готовил со всем своим штабом, насыщая её возможно большим числом сильных выражений из классики. Поднявшись на трибуну, он заговорил почти без бумажки:
— Гул затих, я вышел на подмостки. Вам, господа, нужны великие потрясения, — нам нужна великая Россия! Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ! Прощай, свободная стихия! — Он поклонился Думе. — До свиданья, друг мой, до свиданья! С тобой мы в расчёте, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай! Пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок. Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, я от Волкова ушёл, от «Медведя» ушёл… Я уеду, уеду, уеду, не держи, ради Бога, меня! Все кончено, меж нами связи нет. Я уйду с толпой цыганок за кибиткой кочевой! Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники с милого севера в сторону южную… Вышиб дно и вышел вон!
С этими словами, сорвав шквал аплодисментов, он вышиб дверь и вышел вон, в залитую дождём июльскую Москву.
Спустя неделю он появился в Ясной Поляне. Босой, с пробивающейся бородкой, в толстовке, заложив за пояс большие пальцы натруженных рук, он вышел к толпе корреспондентов и заявил, что начинает раздачу имущества.
— Я возвращаю государству контрольный пакет ОРТ! — воскликнул Березовский и передал специально приглашённому человеку контрольный целлофановый пакет. Через неделю его отобрали бы силой, но он, как всегда, сыграл на опережение.
Вслед за пакетом ОРТ ушли фирма «Андава», ЛогоВАЗ, приглашение на вручение премии «Триумф» с автографом Зои Богуславской, повестка к следователю Волкову с автографом последнего… В числе прочих уникальных документов Березовский отдал и письмо одного известного градоначальника, датированное сентябрём прошлого года, с обещанием стереть Березовского в порошок, и письмо того же градоначальника, датированное декабрём того же года и начинавшееся словами «Я больше никогда не буду»… Письма взял Исторический музей, а Березовский всё не мог остановиться. Он никогда ещё не раздавал имущества и не знал, что это так приятно — делать подарки. В порыве щедрости он начал раздавать уже и реквизит дома-музея, отдал какому-то крестьянину диван, на котором Толстой родился, и собирался уже всучить кому-то любимый сервиз Софьи Андреевны, — но вмешалось музеевское начальство, и Березовского остановили.
— Нет, по-моему, удалось, — удовлетворенно говорил он Руге на следующий день, собирая грибы в Березовой Засеке. — Да чем я хуже него, в конце концов? Я нахожу даже некоторое сходство… «Война и мир», говоришь ты? Так ведь и война — это я, и Хасавюртский мир — это я… И Хаджи-Мурат, то есть Басаев, — это тоже я… И «Воскресение» 26 марта 2000 года — скажешь, не я?
