Ответов не было, и Митька чувствовал, что их, скорее всего, и не будет. Строить догадки можно до бесконечности. А по правде, не узнать раньше времени. Если вообще это время наступит. Оставалось ждать и при случае проверить свою догадку. Очень уж она Митьке нравилась. Настолько, что уже и заснуть не удавалось.
Утром, когда еще солнце не успело выглянуть из-за края далеких холмов, он осторожно встал и, всем своим видом изображая, будто идет по-маленькому, направился в сторону выброшенного кассаром «яблочка». То и не думало скрываться, лежало себе посреди вытоптанной травы. Воровато оглянувшись на спящего (спящего ли?) кассара, он быстрым движением ухватил «яблочко» и поднес к лицу.
Камень. Обычный булыжник, с искристыми черными блестками слюды. Никаких тебе кнопочек, мембран, отсека для батареек. Уж как его Митька ни щупал, камень оставался камнем. Холодным и мертвым.
На душе сразу сделалось пусто и сыро. Вот тебе и мобильник, вот тебе и секретный отдел… Поверить в то, что офицеры ФСБ переговариваются по булыжнику, было никак уж невозможно. Ночная догадка покрылась змеистой сетью трещин и понемногу начала разваливаться. Митька еще пытался слепить воедино рассыпающиеся куски, но булыжник перечеркивал все — и нуль-пространственный канал, и борьбу спецслужб, и возвращение к маме.
…Когда они, позавтракав оставшимися лепешками, собрались в путь, Митька, внутренне сжавшись, решил сделать последнюю попытку.
— Послушайте, Харт-ла-Гир, или как вас по правде, — пристально глядя кассару в глаза, произнес он по-русски. — Я все понял, вы разведчик, офицер ФСБ, вы здесь на задании. Зачем вы скрываете от меня? Я слышал, как вы ночью говорили с базой. Ведь лучше же будет, если я буду в курсе. Тогда и глупостей по незнанию не наделаю, и вообще. Ну пожалуйста, не притворяйтесь больше.
Кассар непонимающе смотрел на него.
— У тебя что, снова бред? — наконец осторожно спросил он, положив Митьке ладонь на лоб. — Вроде непохоже… Что ты такое говорил? Забыл, что ли, олларскую речь? Но так не бывает. Или ты по-своему, по-варварски? Зачем? Я же все равно не понимаю. В чем дело, Митика?
Митька потупился. Попытка явно не удалась. Видно было, что кассар не разыгрывает недоумение — он и впрямь ни врубается.
— Да, вот еще что, — озабоченно произнес кассар. — Ты видишь, Митика, что жизнь наша в опасности, причем главная опасность подстерегает тебя. Всякое может случиться. Я, конечно, в силах тебя защитить, но вдруг сложится так, что меня не будет рядом? В общем, тебе надо кое-чему простейшему научиться. Вот, держи.
Из своей сумки он извлек что-то продолговатое. Оказалось — короткий меч в ножнах. Рывок — и четырехгранное лезвие сверкнуло на солнце.
— Вот, возьми. Это тьялгу, клинок для ближнего боя. Держать его надо так… Понял? Теперь возьми. Вот… Нет, большой палец чуть опусти… и не сжимай ты его так сильно, кисть должна быть расслаблена. Основные удары делаются вот так. Рубящий сверху вниз… имей в виду. Его очень легко отбить. Прямой колющий… годится только на самом ближнем расстоянии. Вот этот часто полезен, снизу вверх, с поворотом. Повтори… Да, против настоящего воина ты, боюсь, никогда не сумеешь выступить… но если какой-нибудь мужик, или раб… во всяком случае, можешь попытаться. Ясное дело, если не будет другого выхода. Да не стой ты как деревянный! Следи за ногами, они не должны напрягаться. Чуть согни — и двигайся же, бестолочь, двигайся! Ну вот…
Спустя где-то час запыхавшийся Митька плюхнулся в траву. Ноги его уже не держали. Это было похуже тренировки по боксу, куда он записался в прошлом году и походил несколько раз. Харт-ла-Гир ошибок не прощал и вразумлял пускай и не слишком болезненными, но хлесткими затрещинами.
— И запомни, — сказал он, пряча клинок в сумку, — пока ты маскируешься под раба, ни в коем случае нигде и никому не показывай, что умеешь держать меч. Такого раба моментально ждут колья. Или же муравьиная яма, — добавил он глухо.
Митька обессиленно внимал. Пот стекал с него градом, и ужасно не хотелось вставать.
— Все. Нам пора. Между прочим, сегодня ты пойдешь пешком. Здоровый уже, нечего кататься. Заодно и ноги окрепнут…
20
Еще не доехав до деревни, они поняли, что за высоким частоколом происходит что-то неладное. Толпа гудела, словно рой растревоженных ос, и Митьке отчего-то сразу стало тоскливо и холодно. Страх так и так грыз его, соваться в деревню было опасно. Но утром кончилась вода, и кассар глухо объяснил, что делать нечего.
— Тут, в степи, воды нет. В пяти днях пути к востоку течет Ойнал, большая река. Еще дальше к северу есть озеро Тмиу-Гла, но до него вообще две недели добираться. Тханлао на западе, тоже слишком далеко. А здесь… здесь, конечно, есть вода. Но глубоко, мечом не прокопаешься. Локтей на сто копать надо. И большие потоки мне перекрыли, — непонятно бормотал он. — Будь здесь Наставник… только Наставник далеко. В общем, Митика, придется искать какую-никакую деревню. Как знать, может, туда еще не доскакал государев гонец. Но это вряд ли. Видимо, придется подраться. Помни — пока мы вместе, ты не должен ни во что соваться. И помни, ты раб, и веди себя, как надлежит… Может, и прорвемся…
Солнце доползло почти до зенита, и пот стекал с него градом, в горле пересохло, а каждый шаг давался с трудом. После тренировки с мечом они, по Митькиным расчетам, прошли часа два. И как это кассар держится? Митька бросил взгляд на возвышающегося в седле Харта-ла-Гира. Тот вновь одел свою темно-зеленую куртку. И, должно быть, чувствовал себя как в микроволновке. Но делать нечего — кассар должен выглядеть кассаром.
Настежь распахнутые ворота никто, однако, не охранял. Они прошли по пустынной улице, где лишь собаки вяло тявкали из-за глиняных заборов. Но дальше, на центральной площади, гудел настоящий муравейник. Харт-ла-Гир на минуту задумался, потом решительно направил коня туда.
Наверное, эта деревня считалась здесь не слишком большой. Несколько не особо длинных улиц, уродливые кособокие дома с соломенными крышами и слепыми провалами окон… Однако толпа на площади показалась Митьке громадной. Человек двести, а то и триста, решил он. Толпа шумела, махала руками, оживленно что-то обсуждая.
Митька, юркнув между спинами, сумел-таки разглядеть, что происходит в центре. А кассару, должно быть, и так все было видно из седла.
В центре площади возвышалась земляная насыпь, и суетилось несколько людей. Высокий, тощий дядька в длинной, едва ли не до пят хламиде, плотный крепыш с недовольным красным лицом, несколько стражников, по случаю жары скинувших доспех, но крепко сжимавших длинные черные копья. А еще там было три врытых в землю заостренных кола. Двое уже были заняты — на них, хрипло воя, корчились совершенно голые, покрытые синяками мужчина и женщина. Третий кол, самый тонкий, оставался пока свободным.
— С ними, единянами, только так и надо, — снисходительно втолковывал стоящий рядом мужик худенькому юноше, то ли сыну, то ли батраку. — Ибо устои разрушают, как вот господин староста изволили выразиться. А все почему — своеволие. Нет чтобы жить честно, как подобает государеву подданному, платить подати, чтить Высоких. Этим, видишь ли, чего-то новенького захотелось… возмечтали о себе. А в жизни закон твердый: виноват — получи. Наказаниями сильна земля олларская, без наказаний не будет и порядка. Смотри, Ульсиу, мотай на ус, что с опасными мечтателями-то бывает…
