Думать о камне, думать непрерывно… Лучше бы старик велел не думать, тогда, по известному психологическому закону, все мысли вертелись бы только вокруг запретного. А тут… Что только ни лезло в голову — и Настя, которой скоро надо бы снова «позвонить», и всякие ужасы, которые вполне могли приключиться с Лешкой, и навязчивое желание набить Хайяару морду… И уж совсем несуразное, неуместное сейчас — есть хотелось. В суете да горячке поисков об этом как-то не подумалось, а теперь вот слабая плоть брала свое. Ощутимо булькало в животе, и думалось о жареной баранине, о жирной каше и пахучем хлебе.
Камень… Белый камень, мгновенно переносящий из дальней дали того, кого любишь… Как им пользоваться, интересно? Надо было старика спросить, да вряд ли знает. Знал бы — сказал. Ладно, главное найти. Ну где же ты, чертов камень?
…То ли слабое движение воздуха, то ли звук на пределе слышимости. Нет, показалось, наверное. Зря рука потянулась к поясу — не с кем тут, похоже, сражаться, и железки тут без толку. Или?.. Дыхание, скрип двери… наверное, все-таки это крик. Едва различимый, сдавленный. Где?
Рукоять сама прыгнула в, откровенно говоря, не слишком привычную к ней ладонь. Похоже, кричали в конце коридора. Осторожно выглянув, он не обнаружил никого. Пыльный воздух, подсвеченный заходящим солнцем. Так… Коридор, оказывается, изменился, пока он шарил в богато обставленной комнате. Теперь стены с обеих сторон стали стеклянными. Самое настоящее стекло — толстое, слегка зеленоватое, и солнечный свет, проникая в его толщу, разливался жидким изумрудом. Красиво, ничего не скажешь, только некогда красоту оценивать — там, вдали, кто-то отчетливо стонет. И голос, похоже, детский.
Длиннющий коридор он преодолел несколькими прыжками — и замер перед внушительного вида дверью. Звук доносился оттуда. Тонкий, дрожащий плач — и изредка густое рычание. Впрочем, скорее все же это речь — но бас такой низкий, почти на границе инфразвука.
Он подергал дверь — без толку. Казалось, намертво вделана в розовую мраморную стену. Навалился плечом… Будь он танком или на худой конец бульдозером… Но если твой вес — пятьдесят пять кило, изображать бульдозер глупо. Надо как-то иначе. Интересно, дверь просто так заперта, на обычный замок, или тут какая-то особая магия? Интерес, конечно, сугубо теоретический — ни мастерством взломщика, ни мага Виктор Михайлович не владел. Значит, надо зайти с другого конца. Так… Если невозможно открыть отсюда, пускай открывают оттуда. Ради веской причины.
Вескую причину необходимо было сделать. Чертыхнувшись, он с третьей попытки зажег факел, подождал, пока пламя охватит промасленную древесину — и сунул под дверь, к узкой, пальцу не пройти, щелочке. Дверь хоть и мощная, а тоже деревянная. И горит дымно. Очень заметно горит.
Расчет оправдался — спустя пару минут с той стороны раздалось лязганье засова, дверь утянулась внутрь. На самую малость — но худенькому Петрушко много было и не надо. Скользящее движение — и вот он, в месте своего назначения.
Темный и грязный чулан, маленькое окошко под самым потолком. И — пусто. Ни загадочной жертвы, ни мучителя. Кто же тогда отодвинул здоровенный, в руку толщиной, засов? По коже пробежали мурашки. Может, невидимый Диу-ла-мау-Тмер стоит в метре от него и усмехается? Ладно, пускай, сейчас с дверью разобраться бы. Настоящий пожар нам не нужен…
Полковник вздохнул и применил пионерский метод. Тем более, жидкость и так просилась наружу. Да, неприлично, но гореть тоже неприлично. Да и кого стесняться? Невидимого врага? Так далеко интеллигентность Виктора Михайловича не простиралась.
Отчего-то стало заметно светлее, сумерки, царящие в чулане, уже не казались столь мрачными. Что такое?
Он резко обернулся — и столь же резко замер. В дальнем углу, на грубо сколоченном табурете, мягким снежным сиянием мерцал он — Белый камень. Почему-то Петрушко сразу понял, что ничем иным эта огромная светящаяся жемчужина быть не может. Размером с большое яблоко, гладкий и матовый, камень лучился изнутри светом.
Вздрогнув, он сглотнул слюну, непривычной рукой перекрестился и осторожно поднял камень. Тот оказался теплым на ощупь, словно это и не камень, а чье-то маленькое тело.
— Вот ты, значит, какой, братец, — шепнул полковник. — И как же с тобой положено управляться?
— Легко, — раздался голос, и ноги у Виктора Михайловича сразу сделались ватными. На всякий случай он опустился на тот самый табурет.
Голос был явно детский. И что добавляло жути — звучал он внутри полковничьей головы. Так, словно на грани яви и сна ты уже не в силах различить, действительно ли это чужие голоса, или твои выплывшие из подсознания мысли.
— Кто? Кто говорит? — прошептал Петрушко, уже заранее зная ответ.
— Я это… ты меня держишь.
— Так… понятно… — полковнику, конечно, ничего еще не было понятно, но привычка сдерживаться брала свое. — Камень, значит. А кто здесь плакал? И кто рычал?
Несколько секунд было тихо. Потом камень отозвался:
— Я плакал… На волю просился. А рычал страж-держатель.
— Ну, дела… — Петрушко хрустнул пальцами левой руки. — И где же он, держатель этот?
— Ты его спугнул… и он вернулся в оммо-тло… где меня спрятал господин…
— Что еще за оммо-тло? Я ваших дел не знаю, я не отсюда.
— Да я понял, — снова раздался детский голос. — У тебя чужая имну-глонни, я вижу. Она сидит на тебе… — в голосе проявился едва заметный смешок, — точно взрослое млоэ на мальчишке. А оммо-тло — это внутренний слой… тебе не понять. Я бы и сам не понял… когда был живой.
— А сейчас?
— Сейчас я камень. Белый камень. И господин спрятал меня в оммо-тло, и приставил удерживающего духа… такой злобный… как бешеный пес.
Ай да единяне, ай да молодцы, усмехнулся Виктор Михайлович. Сняли, называется, магию, изгнали, значит, стихийных духов. Работнички…
— Так где же это самое оммо-тло? — ровным голосом спросил он.
— Ну… — свет камня чуть дрогнул, — оно везде… и нигде. Это же не слева и не справа, ни вверху, ни внизу. Говорю же — внутри. Сейчас вот мы с тобой на внешней стороне Круга, тут солнышко, звезды… а оммо-тло — это внутренняя сторона. Холодно там, и туман… липкий такой, тяжелый. И этот держатель сидит… зубастый. Может укусить…
— Значит, ты плакал из этой самой внутренней стороны… — протянул Петрушко. — Как же я тебя услышал?
— Да я почти выбрался… только этот учуял, за мной бросился. И тут ты дыму напустил, а факел-то у тебя особый… маслом хмоули-травы пропитан. Не любят духи этого дыма, бегут… Он сейчас там сидит, внутри… злится. Только ничего поделать не может. Пока ты меня из руки не выпустишь, я твой. Теперь ты — господин. Так чего тебе надо?
— Погоди, — хмуро обронил Петрушко, — давай сперва разберемся. Значит, ты и есть тот самый легендарный Белый камень, сделанный князем Диу? И князь тебя прячет в тайнике… в оммо-тло… Старик Харриму-Глао что-то говорил о подобии воли… то есть ты стремишься убежать. Но почему? Кто ты, в конце концов, такой?
