— Ну что ж, Митика, — говорил меж тем кассар, сидя в массивном, вырезанным из темного дерева кресле, — ты должен кое-что понять. Еще там, на рынке, я догадался, что купец врал насчет тебя. Ты ведь совсем недавно стал рабом?
Митька молча кивнул, уныло разглядывая пальцы ног.
— Вот именно, — усмехнулся кассар. — Будь у тебя время привыкнуть к своему состоянию, ты бы знал, какую оплошность сейчас допустил. Раб не должен отвечать господину кивком. Раб должен поклониться и произнести: «Да, господин!» Руки при этом полагается держать прижатыми к бедрам. Ну-ка, повтори!
Митька исподлобья взглянул на него и пробормотал:
— Да, господин.
Кассар нахмурился.
— Плохо сказал. А смотрел еще хуже. И не поклонился. Боюсь, я выбросил свои огримы на ветер. Ну, ничего. С тобой, конечно, придется повозиться, но в конце концов я из тебя сделаю хорошего слугу. Итак, мальчик, отвечай честно: давно ли ты в рабстве? И помни: за ложь буду наказывать.
Митька почему-то не чувствовал страха. Вместо него в душе рождалось глухое раздражение. Ну никак не укладывалось в голове, какие права имеет на него этот совершенно посторонний мужик? С какой такой стати он требует покорности? Только потому, что сильнее?
— Ну, допустим, три дня, — с некоторым вызовом проговорил он, продолжая разглядывать ногти на своих немытых ногах.
— Я ждал чего-то похожего, — кивнул кассар. — Айгъя-Хоу не столь глуп, чтобы долгое время держать у себя незаклейменного раба. Да и покупать без клейма — дело рискованное. Видимо, жадность застила ему глаза. Ну ладно, а кем же ты был раньше?
Митька замялся. Он не знал, что говорить. Сказать правду — этот дикарь не только не поверит, но даже и не поймет, о чем речь. Придумать легенду — так надо же еще знать, что прозвучало бы правдоподобно. Этим, видимо, придется заняться, но не сейчас — позже, когда он хоть немножко начнет разбираться в здешней жизни.
— Я спросил, — негромко напомнил ему кассар.
— Ну… — протянул Митька, — я раньше был… в общем, в далеком месте, а потом вдруг так получилось, что… здесь… и сам не понимаю.
Кассар едва заметно поморщился, словно надкусил больной зуб.
— Видишь ли, мальчик, меня не слишком интересует твое прошлое. Вернее, интересует лишь в связи с твоим настоящим. Но поверь, тебе придется научиться быть рабом, и чем скорее это у тебя выйдет, тем лучше для нас обоих… потому что обучение будет болезненным. Мне придется кое-что тебе объяснить. Как ты уже понял, я нахожусь на государевой службе. В этот город меня привела служебная необходимость, и пришлось на время оставить дом в моем родном Нариу-Лейома. Разумеется, в чем состоят мои обязанности перед государем, тебя не касается, а станешь любопытствовать — будешь жестоко наказан. Но ты должен понимать, что в связи с этими обстоятельствами мне ни к чему пышная и роскошная обстановка, светлый терем, толпа невольников, украшенные колесницы… Я не хочу привлекать к себе излишнего внимания здешней знати. Поэтому с собой я захватил лишь двух лошадей, поэтому нанял этот дом. Поэтому и купил тебя. Мне нужен раб, который будет убираться в доме, ухаживать за лошадьми, готовить мне пищу, стирать, совершать различные покупки. Дома, в Нариу-Лейома, у меня, конечно, есть и достойный моего положения дом, и слуги… Но здесь хватит и этой лачуги, и тебя. Будь все иначе, ты учился бы службе у других рабов, но сейчас тебе придется осваивать все самому. Ты понял?
Митька вновь кивнул.
— Забываешься, мальчик, забываешься, — терпеливо произнес кассар. — И за это будешь наказан. Но не прямо сейчас, чуть позже. А сейчас мы с тобой прогуляемся в одно место, я ручаюсь, тебе оно покажется интересным. Погоди…
Кассар резко поднялся с кресла, вышел в другую комнату и через минуту вернулся, держа что-то блестящее в руке. Митька пригляделся — и поежился. «Что-то» было металлическим ошейником.
— Митика, подойди сюда! — велел кассар.
На негнущихся ногах Митька приблизился к нему.
— Рассмотри внимательно. Это — рабский ошейник, знак твоего положения. Видишь, здесь, на бляхе, выгравировано мое имя. Ты теперь будешь носить его всегда. Нагни голову!
Подчиниться? Или плюнуть ему в лицо, яростно выругаться, закричать, что лучше умереть, чем пресмыкаться? А чем это кончится?
Поколебавшись, он наклонился, и это колебание не прошло незамеченным. Кассар, опустив обе ладони ему на плечи, без всякого, казалось, усилия наклонил его — и тут же Митька ощутил, как холодный металл сомкнулся вокруг его шеи.
— Ну вот и все, — кассар слегка хлопнул его по плечу. — Имей в виду, в городе ошейник послужит тебе защитой. Ни один горожанин не посмеет тебя тронуть, ни один лавочник не рискнет обсчитать, потому что сделав это, они посягнули бы на меня, на мое имущество.
Митька лишь плотнее сжал губы. Значит, он всего лишь «имущество»?
— А сейчас ступай на двор, найдешь там бочку с водой и кувшин. И хорошенько помоешься, потому что сейчас от тебя разит как от шелудивого пса, и мне жаль своего обоняния. Да смотри, живее, у нас мало времени.
Митька молча кивнул и вышел из комнаты. Да, здесь он прав, два дня в бараке дали свой результат, помыться стоило. Однако, у этих дикарей ни душа, ни, наверное, даже мыла. Совсем темные, доисторические. И где же эта чертова бочка?
Бочка, впрочем, обнаружилась сразу же, как он спустился с крыльца во двор. Огромная, в три обхвата, сделанная из темно-бурой глины, она стояла около приземистого дощатого сарая. Возле нее нашлось и несколько кувшинов, и на вбитом в стенку гвозде висело что-то вроде драной мочалки.
Смыв с себя пыль и пот, он поискал глазами полотенце, но, конечно же, ничего такого ему не полагалось. Тогда он просто попрыгал, стряхивая с себя капли воды, и рассудив, что на таком жарком солнце все высохнет за пару минут, вернулся в дом.
— Долго же ты возился, — раздраженно заметил кассар. — Небось, мух считал? Ладно, теперь вот что, — он протянул Митьке какую-то склянку, в ней плескалась мутная, вязкая жидкость.
— Это масло корней лиу-танга, — Харт-ла-Гиру, похоже, скучно было объяснять общеизвестные вещи. — Намажешься сейчас целиком, от лица до пяток. Потому что иначе быстро сваришься на солнце, и шкура полезет с тебя клочьями. А мне нужен здоровый раб.
Митька молча принял склянку, вылил несколько капель на ладонь. К его удивлению, масло лиу-танга пахло довольно приятно, какими-то горьковатыми травами.
— Живее, живее! — поторапливал кассар. — Масла не жалей, оно дешевое. Ну все, что ли? Тогда подойди сюда! Да ближе, кому говорят!
Митька опасливо приблизился.
— Теперь мы немного погуляем, — усмехнулся кассар. — Только на всякий случай… — он вынул откуда-то (Митька так и не понял, откуда) тонкую, медного отлива цепочку и ловким движением прикрепил ее к кольцу ошейника.
— Это чтобы у тебя не было соблазна сбежать, — пояснил он. — Поймать-то тебя несложно, но тогда пришлось бы наказывать как беглого раба, а мне не нужен калека, мне нужен живой и здоровый слуга. Что ж, пошли, — усмехнулся он, намотав конец цепочки себе на ладонь. — Это не слишком далеко.
