— Кто этому слуху поверит?
— Бернулли недавно создал «Фонд в пользу Вакселя». В одной из его поездок к нему явится наш человек и вручит крупную сумму от «Общества сочувствующих промышленников». Если он примет взнос, нетрудно будет доказать, что такого общества не существует, деньги вручил ему наш агент и, стало быть, сам он является нашим агентом. Установление этого факта предоставим полиции Аментолы, она постарается угодить президенту.
— А если Бернулли оправдается?
— На это потребуется время.
— Повторяю, Павел, а если он оправдается? Ведь это усилит его позиции в стране.
— Ещё до того, как он оправдается, мы его похитим. Вот тут похищение сработает в нашу пользу. Изобразим исчезновение Бернулли как побег от наказания за предательство. Кстати, Павел, деньги на обман Бернулли я возьму из твоего фонда в Клуре. И в дальнейшем буду черпать из сумм, предназначенных на борьбу с Гамовым.
— Не возражаю. Итак, дело за мной. Я должен внушить Войтюку, что у нас важный агент в Кортезии. А когда ты выполнишь провокацию с деньгами, Аментола догадается, что таинственный агент, о котором туманно доносил Войтюк, и есть его злой враг Бернулли. Так?
— Примерно. Когда будешь говорить с Войтюком?
— Сегодня. Ты не узнал, встречался ли Ширбай Шар с Войтюком?
— Дважды. Вскоре после приезда, разговор был долгим. И вторично, на другой день после нашего вторжения в Кондук. Ширбай, пренебрегая осторожностью, кинулся к Войтюку, и они на полчаса заперлись. От Войтюка Ширбай направился к Вудворту. Какой там совершился разговор, мы видели на экране.
Павел ушёл, и я вызвал Войтюка.
— Садитесь! — Я показал на кресло, сам сел в другое. — Передайте вашим хозяевам благодарность за сто миллионов диданов. Я уже воспользовался частью этой суммы.
— Можно поинтересоваться — для каких надобностей? — Он спрашивал осторожно, но это не маскировало наглости вопроса. Видимо, то был приём — начинать с наглости, авось сойдёт, и откроется что-то важное.
— Нельзя. Вы для меня, а не я для вас. Я борюсь с Гамовым для блага Латании, а не против неё.
— А можно спросить о борьбе с диктатором?
— Можно.
— Вам не кажется, что вы проигрываете эту борьбу? Референдум очень укрепил власть Гамова. Мы, — он сделал ударение на «мы» — тонкое, чтобы его не сочли за наглость, и достаточное, чтобы я понял его значение, — вывели вас из зоны неприемлемости для коалиции… В «Декларации о мире» упомянули только Гамова, Гонсалеса, Вудворта… Каждый мог понять — с вами коалиция поведёт переговоры… А результат?
— Результат в пользу Гамова. К сожалению, «Декларацию» составляли люди, не сведующие ни в истории, ни в психологии латанов. Ограниченность этих людей равнозначна глупости. Даже многие недоброжелатели Гамова проголосовали за него, он в ореоле лидера сопротивления, защитника чести родины. Я сам проголосовал за него. Что же говорить о других?
— Вы разрешите мне передать эти ваши высказывания? — Войтюк даже не старался скрыть иронии. — Подразумеваю, глупость авторов «Декларации», их невежество в вопросах истории и психологии…
— А для чего я вас вызвал? Передайте и не стесняйтесь в выражениях. Один древний дипломат, человек тонкий, сказал послу вражеской державы: «Ваши пушки внушают ужас, ваша дипломатия — смех!». Это тоже передайте. И не как историческую цитату, а как мои слова.
— Слушаюсь. А если я добавлю, что «Декларация о мире» не облегчила вам путь к власти, а затруднила?
— Вот так и передавайте.
— И что в результате просчётов заокеанских политиков вы отказываетесь от борьбы за власть?
— А вот это — нет! Именно потому, что популярность Гамова так возросла, нужно активней бороться с ним. Он способен своими экстравагантными действиями — он называет их неклассическими — привести Латанию к поражению. Я приведу её к процветанию.
Войтюк осторожно нащупывал тропку к нужной информации.
— Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы подорвать авторитет Гамова? Подразумеваю действия, вредящие лично ему, а не Латании…
— Отвечаю. Нужно, чтобы за океаном точно уяснили себе планы Гамова — те планы, против которых я восстаю.
— Вы считаете, что за океаном не видят этих планов? Либо не способны их понять в силу… скажем, интеллектуальной ограниченности?
— Точная причина! Не поняли стратегии Гамова, и сами способствуют её успеху. Гамов поворачивает на юг и восток, там государства послабей.
— А зачем ему поворачивать на юг и восток?
— Поглядите на карту. Фронт продвигается в глубь Латании, одну область за другой захватывает противник. Вакселя надо остановить, ибо мы можем потерять всю промышленность центра, а Гамов строит запасные помещения в тылу — принимать эвакуированные заводы. Наши поля затопляются, урожая не собрать. Разве это политика? Гамов скоро завоюет и Торбаш, и Лепинь, и Собрану… Пример — Кондук. Для захвата этой несчастной страны Гамов не побоялся показать, что мы построили воздушный флот — и весь, до последнего исправного водолёта, бросил в бой. Я протестовал против авантюры с Кондуком, он отверг мои протесты. Он сказал: Ваксель губит наш урожай, мы конфискуем урожай у его союзников, там огромные продовольственные ресурсы. Но разве это разумная политика? Ввергнуть собственную страну в страдания — и лечить их ценой страданий других народов. Никогда с этим не примирюсь!
Войтюк слушал меня с таким напряжением, что перестал дышать. А во мне нарастало странное состояние. Я честно выполнял свою задачу — снабжал врага информацией, полезной нам, а не ему. Но я не лгал, я обманывал врага тем, что не обманывал его. Я вдруг ощутил, что и вправду, будь я на месте Гамова, принудил бы историю шагать по другой дорожке.
Я помолчал, стараясь разобраться в самом себе — не порчу ли игру? Войтюк заговорил сам:
— Вы считаете, что коалиция сама способствует успеху Гамова?
Я сказал с горечью — и удивился, горечь была актёрским ходом, я её не должен был испытывать, но что-то похожее на горечь испытал:
— А у вас сомнения? Аментола перетянул наших бывших союзников на свою сторону, прихватил и колеблющихся нейтралов. Но ограничился незначительной помощью им. А что получилось на деле? Кондук завоёван, к концу лета мы завоюем Торбаш, Собрану и Лепинь, все ресурсы этих стран, все их продовольственные запасы будут в нашем распоряжении. Тогда всей мощью на запад — и горе Вакселю!
— Вы говорите так, словно поддерживаете Гамова в его политике завоевания соседних стран.
— Нет, я против завоевания стран, изменивших союзу с нами. Они должны поплатиться за измену. Тут я с Гамовым. Но я и против того, чтобы победа достигалась ценой страданий моих соплеменников. Будь я у власти, я бы этого не допустил.
— Но пока допускаете?
Я сделал вид, что впадаю в раздражение.
