Волосы – мягкие, шелковистые, этим отличаются все Вандомы.
Голубые глаза, то блестящие насмешкой, то искрящиеся просто смехом, то затянутые словно поволокой от нежности…
И голос… глубокий, сильный, которому подвластны все оттенки от резкого приказа, когда не подчиниться невозможно даже его врагам, до любовного шепота, от которого мурашки по коже.
Я помню каждое мгновение этих четырех ночей, потому что они сами были одним мгновением.
Четыре мгновения счастья.
Ради этого стоило переходить в XVII век и рисковать. Ради этого вообще стоило жить.
А потом герцог де Меркер уехал, потому что все мужчины в армии, не мог же он отсиживаться у своей любовницы. Герцог мужчина, чья шпага и доблесть нужны Франции, а ум его Провансу, править которым поручил король.
Все прошло так, как нам нужно, во всяком случае, мне.
Кардинал смог показать текст договора королю, тот возмутился, смутился и наказал: глупцов Сен-Мара и де Ту приговорил к казни, своего брата Гастона в очередной раз простил, королеву пожурил, а разных примкнувших отправил подальше. Конечно, приговорил виновных не король, а судьи, и тут вышла серьезная заминка, с удовольствием признав смертный грех за Сен-Маром, они не желали казнить бедолагу де Ту, как и прощать Мсье.
Но Мсье в который раз был прощен королем, а казнить одного своего бывшего любимчика как-то неудобно, де Ту пострадал, скорее, за компанию.
В последние минуты жизни Сен-Мар вел себя очень достойно, он не юлил, не прятался ни за чьи спины, не умолял о пощаде. Мне кажется, для него это вообще был выход. Остаться в памяти потомков не игрушкой в спальне короля, а человеком, не дрогнувшим на эшафоте – ради этого стоило гордо вскинуть голову перед тем, как положить её на плаху.
Говорят, палач попался неумелый, понадобилось несколько ударов, чтобы голова скатилась, наконец, в подставленную корзину. Конечно, Сен-Мар ничего уже не чувствовал, но сам факт, что по его шее долго долбили, чтобы перебить позвонки, ужасен.
Мсье как обычно отделался лишь мелкими неприятностями. При дворе шептались, что теперь он лишен права регентства. Хотелось напомнить, что лишен был после предыдущего заговора, нельзя лишить чего-то повторно. Но это выглядело наказанием, и все охотно признали новое лишение.
Пострадали, как всегда, те, кто не получил бы больших дивидендов, зато отдал головы за призрачную возможность получить таковые другим.
Королеву тоже пожурили за участие в заговоре и похвалили за откровенность с кардиналом. Она расчувствовалась настолько, что прислала мне записку с благодарностью.
Герцогиня, узнав о записке, взвыла:
– Что в ней?!
– Благодарность Её Величества.
– За что?
– Это я посоветовала королеве написать покаянное письмо кардиналу.
Мари просто задохнулась от возмущения:
– Ты?! И промолчала тогда?!
– А зачем рассказывать? Это наши с королевой секреты.
– Ваши с королевой? С кем еще у тебя есть секреты за моей спиной?
Я лишь пожала плечами:
– Я же не выпытываю ваших с Марией де Гонзаго секретов. Оставьте мне мои.
Герцогине донесли, что у меня любовник, только не смогли понять, кто именно.
Она приехала во дворец, оглядела все с пристрастием, допросила слуг и Бьянку, но выяснить, кто именно посещает мою спальню, не смогла. Единственная, кто догадывался хотя бы об имени, Бьянка, делала круглые глаза и пожимала плечами. Пришлось задать вопрос непосредственно виновнице её подозрений:
– У вас любовник?
– А почему бы и нет?
– Кто?
– Мадам, я обязана отвечать на этот вопрос?
– Вы живете в моем доме! Я должна знать, что в него не проникнет человек низкого происхождения, вор, наконец!
Но теперь меня таким не возьмешь…
– Мадам, даю вам слово, что мой возлюбленный высокого происхождения.
– Кто?!
– Герцогиня, вы устроили свою жизнь в этом мире. Я желаю сделать это же.
– Ты играешь с огнем! – шипела Мари, но теперь её фамильярность не имела ничего общего с приятельством, герцогиня была вне себя. – Пока ты болтала глупости и очаровывала Сен-Мара, я молчала…
Мой хохот услышали все слуги дворца. Она и сама поняла, что упоминание Сен-Мара нелепо, разозлилась еще сильней.
– Ты позорила меня учебой у герцога!
– Почему? Все происходило на ваших глазах, мадам. И герцог весьма достойный человек, вы сами не раз твердили.
Интуиция великая вещь, Мари сузила глаза:
– Вы… встречаетесь с герцогом?
Мне удалось сдержаться с большим трудом. Нельзя, чтобы она об этом знала, от Мари всего можно ожидать.
Я собрала все свое самообладание и беспечно пожала плечами:
– А почему не с королем?
– Король в Сен-Жермене, – машинально ответила герцогиня, явно прикидывая, кто же мог быть моим любовником.
– В Париже немало достойных мужчин…
Я словно невзначай бросила взгляд в сад в сторону Люксембургского дворца. Вернее, если честно, это поучилось нечаянно, я просто прятала глаза от Мари. Её даже подбросило на месте:
– Мсье?! Гастон Орлеанский?!
Мне с трудом удалось не расхохотаться снова, но я сумела. Пусть лучше подозревает меня в связи с Гастоном Орлеанским, чем знает правду.
В логике мадам не откажешь, Гастон был в Люксембургском дворце, только Большом, который построила его мать – королева Мария Медичи. Там же жила его единственная дочь Анна, прозванная Великой Мадемуазель.
Если бы между нами с братом короля что-то было, то это идеальный вариант, ему достаточно сделать несколько шагов, чтобы оказаться в моей спальне.
Мари не знала, как к этому относиться, просто еще не придумала. Она лишь фыркнула, как рассерженная кошка:
– Можете идти.
– Благодарю вас, мадам…
Мне удалось переправить Луи записку, чтобы не приходил, это опасно.
Несомненно, герцогиня установила слежку, но так ничего и не узнала. Слежку я заметила и не преминула при встрече пнуть свою «благодетельницу»:
– Вы спугнули моего любовника, мадам.
– Вам давно пора домой, Анна.
Она подчеркнуто называла меня по имени, словно указывая на мое место, нет, не среди близких людей, а среди слуг.
Я наслаждалась тем, что выводила Мари из себя.
– Вы забыли, что я жду назначения Мазарини.
– Вам этого не поручали! Сен-Мар казнен.
