Попав в четырнадцать лет во Францию, юная супруга короля (Людовик уже был королем) оказалась в ином мире, где царило веселье, дозволялось многое и на еще большее закрывали глаза. Мария Медичи, рассчитывавшая, что у спокойного, меланхоличного Людовика, который все время занят какими-то делами, более присущими ремесленникам, чем королю, будет тихая и спокойная жена-испанка, похожая на мышку, просчиталась. Анна Австрийская оказалась красива броской красотой голубоглазой блондинки и весьма восприимчивой к радостям французского двора.
Честь короля спасло все то же строгое религиозное воспитание королевы, Анна Австрийская могла сколько угодно кокетничать и строить глазки поклонникам, но супружескую верность блюла неукоснительно. Даже история с герцогом Бэкингемом привела не больше как к неприятному казусу на аллее парка, но герцогу удалось лишь привести платье королевы в некоторый беспорядок, не больше.
Этот беспорядок категорически рассорил супругов на много лет.
Конечно, сейчас Анна уже не та, за столько лет безделья она основательно раздалась вширь, забыла и то немногое, чему научили в детстве, не узнала ничего нового, а потому поглупела. Рядом с королем, способным совать свой любопытный нос в любое дело, которое можно сделать руками, она и вышивку-то забыла. Недоверие, разность интересов, периодическое попустительство королевы разным заговорам привели к тому, что они совершенно чужие, что, впрочем, никого не удивляет. Во Франции пары, подобные чете Рамбуйе, большая редкость.
Я так задумалась о несчастной (по собственной вине) королеве Анне Австрийской, что пропустила обращенные ко мне слова герцогини. Отреагировала только на повтор:
– Анна! О чем вы так задумались? Вредно слишком много размышлять, пойдемте прогуляемся. Мне тоже не мешает развеяться после письма госпожи де Лансак!
Герцогиня подожгла письмо в пламени свечи, положила на поднос и проследила, чтобы оно сгорело полностью, только переворошив пепел и выбросив его в камин, кивнула мне:
– Прогуляемся по парку.
С ума сойти, вокруг нее только отобранные, проверенные-перепроверенные, а она боится!
Кого или чего? Неужели провокация?
Мы немного ушли вперед, что, впрочем, не было редкостью, когда герцогине хотелось посоветоваться или предаться воспоминаниям, она так и поступала. Интересно, что на сей раз – совет или воспоминания?
Оказалось и то, и другое.
– Анна, ты знаешь подробности заговора Сен-Мара?
– Да.
– Не помнишь, королева уезжала в Руссильон?
– Нет, она не оставила детей одних в Сен-Жермене.
– Она не подчинилась приказу короля?
– Сказалась больной.
– Не догадается… – вздохнула Мари.
– Значит, приказ короля уже есть?
– Да. Ты точно помнишь, что она не поехала?
– Точно.
– А что дальше?
Со стороны казалось, что две дамы щебечут о нарядах, хотя, думаю, зная тогдашний французский (да и не только) двор, нетрудно догадаться, что модными новостями в беседе и не пахнет. За улыбками скрывались оскалы, за заверениями в любви и дружбе готовность подсыпать яд, за клятвами готовность предать. Может, в той нормальной жизни я просто не вращалась в кругах, где вершится история, а у простых смертных и проблемы проще?
Я пересказала, что помнила. Мари вздохнула:
– Надеюсь, что ты не ошиблась и ничего не напутала. Сегодня ночью съездишь в Сен-Жермен. Нужно, чтобы она действительно сказалась больной и никуда не ездила.
– Кто меня пустит к королеве?
– Лансак, я напишу записку. Если я поеду, заметят.
Вот так, меня снова бросали на амбразуру, не считаясь ни с моими собственными желаниями, ни даже с моими соображениями. Мари легко затыкала мне рот тем, что она лучше знает обстановку двора и без нее мне не сделать и шагу.
– Мари, я хотя бы должна знать о твоих задумках, я не кукла-марионетка. И сюда переправлена не для того, чтобы соблазнять любого, на кого ты укажешь пальцем!
– Сейчас никого соблазнять не нужно, просто сообщи королеве, что ей нельзя уезжать, оставив детей на кого бы то ни было.
– А что дальше?
– Подумаем.
У нас очень странные отношения, мы то беседуем, как две подруги, то Мари вдруг вспоминает, что она герцогиня уже больше столетия и требует, чтобы я знала свое место.
Хуже всего – я понимала причины её поведения и то, что ничего не могу поделать против. Мари неравнодушна к герцогу де Меркеру, как и я. Чувствуя его интерес к необычной девушке (я все же отличаюсь от остальных, как ни стараюсь быть похожей), она на меня приманила Людовика де Меркера в Малый Люксембург, рассчитывая к тому же вызвать некую ревность со стороны Сен-Мара. Но расчет на ревность не оправдался, не так Сен-Мар оказался мной вдохновлен, чтобы лезть на рожон, а Мария де Гонзага вовремя учуяла опасность и пресекла нашу аферу почти в зародыше.
Зато эта глупость основательно подпортила наши отношения с Меркером, он отдалился от меня и теперь при редких встречах только насмешничал. Карнавал оставалось вспоминать с грустью.
У меня враг, вернее, врагиня – Мария де Гонзага, оправдываясь моей возможной встречей с ней, герцогиня все чаще бывает где-то без меня. Я понимаю, что она нарочно оставляет меня дома, надеясь встретиться (и явно встречается) где-то с герцогом де Меркером. От понимания этого очень тошно, а еще тошней от собственной беспомощности.
Мари, вернее, теперь для меня герцогиня, постоянно напоминает, что я не могу перейти, не выполнив порученное дело, следовательно, должна её слушать и стараться на любом поприще, куда укажет её пальчик. У меня крепнет уверенность, что как раз ей это не нужно, ей безразлично, выполню ли я то, зачем пришла. Но что делать, просто не знаю.
Король, кардинал и заговорщики в армии, королева сумела не уехать вместе с Его Величеством, но вовсе не из-за пролитых по поводу разлуки с детьми слез. Король понимал, что огромный обоз его самого, дополненный обозом кардинала, а потом еще и королевы приведут к вытоптанной территории и простому бунту.
Королеву оставили в Сен-Жермене до весны.
Но весна вот она, пора ехать. Приезда королевы с самого начала требовал и кардинал. Я попыталась понять почему. Герцогиня не объясняла, видно, не знала и сама. Пришлось заняться рассуждениями. Все сложилось, как пазл, довольно легко. Кардинал силен там, в армии, потому что основные командиры его ставленники, и пока он жив, никуда не денутся.
Потому он и требовал дофина с братом оставить в Париже, а королеву (без детей) и Гастона Орлеанского только с личной охраной привезти в Руссильон. Ришелье сумел внушить королю свои опасения по поводу Гастона, Людовик вызвал брата в армию, чтобы был под присмотром. А королева до сих пор в Сен-Жермене.
