Это смерть? Нигде на белом свете не может быть так темно.
Должно быть, смерть. Так и есть. Он, бля, помер.
Или… может, они уже обратили его? Может, он теперь вампир? Тело отобрали, а эта старая его часть, та, что думает, заперта в темноте мозга, как пленник, которого держат на чердаке. Может, прохлада, которую он ощущал, и твердость пола под ногами — всего лишь проделки ума, возмещающего отсутствие ощущений, и он навсегда замурован внутри собственной головы?
Гус полуприсел, пытаясь увериться в своем существовании за счет движений и отдачи органов чувств. Слегка закружилась голова — глазам не на чем было сфокусироваться, — поэтому он пошире расставил ноги. Протянул руку вверх, подпрыгнул, но до потолка не достал.
Его рубашка колыхнулась от случайного легкого ветерка. Пахло грунтом.
Почвой.
Он был под землей. Похоронен заживо. Августин…
Вот, снова. Голос матери. Она звала его, как бывало во сне.
— Мама?
Его голос эхом вернулся к нему, и Гус вздрогнул. Он вспомнил маму в том виде, в каком он ее оставил: она сидела в своей спальне, в стенном шкафу, под грудой сброшенной с вешалок одежды. Сидела и плотоядно смотрела на него, обуреваемая голодом новообращенной.
«Вампиры», — сказал тот старик.
Гус повертелся на месте, пытаясь угадать, откуда доносился голос. Ему не оставалось ничего другого, кроме как следовать этому звуку.
Он сделал несколько шагов, уткнулся в каменную стену и начал нащупывать дорогу дальше, водя руками по гладкой, слегка изгибавшейся поверхности. Его ладони все еще были воспалены и кровоточили — в тех местах, где их искромсал осколок стекла, которым он орудовал, убивая (нет — уничтожая!) своего брата, обернувшегося вампиром. Гус остановился, ощупал запястья и понял, что наручников, которые он таскал с момента бегства из-под стражи, — «браслеты» были соединены цепочкой, но цепочку расстреляли из арбалета охотники, — этих наручников больше на нем не было.
Охотники… Они и сами оказались вампирами. Появились откуда ни возьмись на той улочке в Морнингсайд-Хайтс и вступили в сражение с другими вампирами — ни дать ни взять бой двух группировок в гангстерской войне. Только вот охотники были хорошо экипированы. Вооружены до зубов, отличная координация действий. Колесили на машинах. Ничего похожего на тех кровожадных тупоумков, с которыми Гус столкнулся ранее. Столкнулся и уничтожил.
Последнее, что он помнил, — как его закинули на заднее сиденье внедорожника. Но — почему именно его?
Еще одно легкое дуновенье ветерка скользнуло по лицу — как последнее дыхание самой матери-природы, — и Гус последовал за ним, надеясь, что движется в верном направлении. Стена закончилась острой гранью угла. Он попробовал нащупать поверхность напротив, слева от себя, и обнаружил там то же самое — стена обрывалась острым углом. Посредине была пустота. Словно дверной проем.
Гус наугад прошел немного вперед, и новое эхо его шагов подсказало, что помещение, куда он попал, было шире предыдущего, с более высоким потолком. Здесь тоже ощущался легкий запах, странным образом знакомый. Гус попытался распознать его.
Есть! Так пахла жидкость для чистки, которой он пользовался в тюрьме, когда получал наряд на уборку. Нашатырный спирт. Пахло слабо, не так, чтобы щипало в носу.
Затем что-то начало происходить. Гус подумал было, что мозг опять играет с ним шутки, но быстро осознал: нет, в помещении действительно светлело, только очень медленно. Это — и еще общая неясность ситуации — наполняли его душу ужасом. Наконец он различил две лампы на треножниках, они были широко расставлены у дальних стен и постепенно наливались светом, разбавляя им густую черноту.
Гус прижал к бокам полусогнутые руки и крепко напряг их, как это делают мастера смешанных боевых искусств, которых он видел по Интернету. Лампы продолжали разгораться, но настолько медленно, что прибавление мощности было едва различимо. Однако зрачки Гуса так расширились от темноты, а сетчатка настроилась так чутко, что глаза среагировали бы на любой источник света.
Поначалу он его не распознал. Существо стояло прямо перед ним, не более чем в трех-четырех метрах, но голова его и конечности были настолько бледны, недвижны и гладки, что зрение воспринимало их как часть каменной стены.
Единственное, что выделялось, — это пара симметричных темных отверстий. Не черных, но почти черных.
А на самом деле — глубочайшего красного цвета. Кроваво-красного.
Если это и были глаза, они не моргали. И не сверлили Гуса взором. Они смотрели на него поразительно бесстрастно. Эти глаза были столь же равнодушны, как пара красных камней. Налитые кровью глаза, которые уже увидели все, что только можно было увидеть.
Гус разобрал контур какого-то одеяния на теле существа — оно сливалось с темнотой, словно было черной полостью в черном провале. Если Гус правильно понимал масштаб вещей, существо было высокого роста. Но неподвижность его казалась покоем самой смерти. Гус тоже стоял не шевелясь.
— Ну и что это все значит? — спросил он. Звук его голоса получился даже забавным — тонким и писклявым, выдававшим страх. — Думаешь, сегодня у тебя на ужин мексиканец? Я б на твоем месте пораскинул мозгой еще разок. Ну давай, подходи и подавись мною, сука!
Существо излучало такую тишину и такое спокойствие, как если бы Гус взирал на статую, обряженную в платье. Его череп был безволосым и гладким, гладким со всех сторон, даже ушные хрящи отсутствовали. Только сейчас до Гуса донесся какой-то звук: он услышал — скорее почувствовал, чем услышал — тихую вибрацию, что-то вроде гудения.
— Ну? — сказал он, обращаясь к ничего не выражающим глазам. — Чего ждешь? Хочешь поиграть со жратвой, прежде чем слопаешь ее? — Он поднес кулаки ближе к лицу. — Я тебе, бля, не чалупа
{2} какая-нибудь, слышь, ты, немертвый кусок говна?
Что-то иное, нежели движение, привлекло его внимание — где-то справа, — и Гус увидел, что там появилось еще одно существо. Оно стояло как часть стены, чуть меньше ростом, чем первое, глаза другой формы, но столь же бесчувственные.
А затем слева медленно — так, во всяком случае, восприняли это глаза Гуса — проступило третье.
Гусу, который был знаком с судейскими процедурами не понаслышке, показалось, будто он предстал перед тремя судьями-пришельцами в каком-то каменном застенке. Мозг его просто выскакивал из черепа, но единственное, что он мог противопоставить всему этому, был словесный понос. Говорить, не закрывая рта, — вот главное правило. Если тебя обвиняют в групповухе — надо строить из себя не просто участника, но организатора и зачинщика. Судьи, перед которыми он орал всякие непотребства, называли это «неуважением к суду». Гус называл это «противостоянием». Он всегда поступал так, когда чувствовал, что на него смотрят сверху вниз. Когда ощущал, что к нему относятся не как к неповторимой, уникальной человеческой личности, а как к некой докуке, препятствию, возникшему у кого-то на пути.
