— Ого, — подняла голову Вайолет. — Они, должно быть, уже попили чай. — Она потерла щеки, словно внезапно пробудившись. — Почему ты не напомнила? Пойдем посмотрим, что там еще осталось.
Она взяла Нору за руку, и они направились к двустворчатой застекленной двери, ведущей в сад. Вайолет взяла со столика широкую шляпу, но, надев ее, вдруг застыла на месте, вглядываясь в легкую атмосферную дымку.
— Что это там в воздухе?
— Электричество, — ответила Нора, уже пересекая внутренний дворик. — Так говорит Оберон. — Она прищурилась. — Я его вижу — красные и голубые волнистые черточки. Будет гроза.
Вайолет кивнула и медленно пошла наискосок через лужайку, словно вступив в неведомую ей стихию, к каменному столику, откуда муж махал ей рукой. Оберон только что закончил фотографировать дедушку и малыша и теперь устанавливал все свои приспособления возле столика, жестами приглашая мать войти в кадр. Процесс съемки он сопровождал такой торжественностью, будто считал его долгом, а не развлечением. Вайолет вдруг ощутила жалость к сыну. Этот воздух!
Вайолет опустилась на скамью, и Джон налил ей чаю. Оберон поставил перед ними свой фотоаппарат. Обширная туча поглотила солнце, и Джон взглянул на нее с неудовольствием.
— Вот! Вот! — воскликнула Нора.
— Вот! — подхватила Вайолет.
Оберон открыл и снова закрыл объектив.
— Всё! — сказала Нора.
— Всё! — повторила Вайолет.
Передний край невидимого холодного фронта налетел на лужайку, завернув лацканы и листья, показавшие свою бледную изнанку; сквозь фигурный фасад ворвался в дом, взметнув со столика игральную карту и взворошив листы с упражнениями для пяти пальцев на нотной подставке рояля. Он всколыхнул кисточки диванных накидок и потрепал края драпировок. Острие холодного дуновения пронизало комнаты второго и третьего этажа и взмыло высоко вверх, откуда чеканщик весомых дождевых капель принялся щедро оделять ими собравшихся.
— Всё! — крикнул Август.
Глава четвертая
Цветами пойман, падаю в траву.
Марвелл
Все это летнее утро Смоки одевался для венчания. Он натянул на себя белый, слегка с желтизной, костюм — не то льняной, не то из альпаки, который, как всегда повторял его отец, когда-то принадлежал Гарри Трумэну. На внутреннем кармане, действительно, имелись инициалы Г. С. Т.; но, только назначив этот, совсем старый, костюм на роль свадебного, Смоки сообразил, что инициалы, в конце концов, могли принадлежать кому угодно и что отец его пронес эту шутку через всю жизнь, а в итоге увековечил, неизменно сохраняя полнейшую серьезность. Это ощущение Смоки в какой-то мере разделял. Он не раз задавался вопросом, не являлось ли и его образование чем-то вроде посмертной шутки (в пику вероломной матери?); и хотя Смоки вполне мог оценить этот розыгрыш, но сейчас, перед зеркалом в ванной комнате, ему было не до шуток: борясь с манжетами, он испытывал серьезное замешательство и охотно выслушал бы отца, который мог бы дать ему, как мужчина мужчине, кое-какие советы относительно бракосочетания и супружества. Барнабл ненавидел свадьбы, похороны, крещения в церкви, и едва только подобное событие надвигалось со всей неотвратимостью, немедленно хватал носки, книги, собаку, сына и исчезал. Смоки довелось присутствовать на свадьбе Франца Мауса и танцевать с мечтательного вида невестой, которая делала ему поразительные намеки; но, как-никак, женихом был не он, а Маус, да и брак вскоре распался. Смоки знал, что где-то при нем должно быть Обручальное Кольцо, и похлопал по карману, чтобы убедиться в его наличии. Ему казалось необходимым присутствие Шафера, однако когда он написал об этом Дейли Элис, она ответила, что они придерживаются другого мнения. Он заикнулся было о Репетиции свадебной церемонии, но Дейли Элис парировала: «Ты не хочешь, чтобы это было сюрпризом?» И еще Смоки был уверен в том, что не должен видеть свою невесту, пока ее отец не проведет ее по проходу (какому проходу?) к алтарю. Поэтому, идя в уборную, Смоки даже не смотрел в ту сторону, где, как он думал (и ошибался), находилась ее комната. Его дорожные туфли грубо и непразднично выглядывали из-под манжет светлого костюма.
Костюм Трумэна
Смоки было сказано, что бракосочетание состоится «на участке» и двоюродная бабушка Клауд, как старшая в семействе, проводит его до места. «В часовню?» — предположил Смоки, и бабушка Клауд с удивленным видом кивнула: по ее мнению, дело обстояло именно так. Она и поджидала Смоки на верхней площадке лестницы, когда он робко выбрался наконец из ванной. До чего же утешительным оказалось ее общество: держалась бабушка Клауд с полным спокойствием; крупную фигуру облегало летнее платье с букетиком поздних фиалок на груди; в руке она держала тросточку. Неудовольствие на ее лице было вызвано такими же неудобными, как и у Смоки, башмаками. «Очень, очень хорошо», — заявила тетушка Клауд, словно сбылись лучшие ее надежды: слегка отстранив Смоки от себя, она мельком оглядела его через очки с синими стеклами, а затем предложила ему взять ее под руку.
Летний Домик
— Я частенько думаю о том, каким терпением должны обладать садовники, — проговорила бабушка Клауд, когда они шли через Парк (так она его называла) по колено в траве. — Эти — огромные деревья — ну, не все — мой отец привез еще саженцами. Он представлял, какими большими они вырастут, хотя и знал, что ему до этого не дожить. Вот этот бук, например: я могла обхватить его почти целиком, когда была девочкой. В ландшафтном садоводстве есть своя мода, но сохраняется она невероятно долго: в два счета парк не разобьешь. Вот рододендроны: в детстве я называла их «рамдедамдамы», помогая садовникам из Италии их сажать. Сейчас мода на них прошла. А подстригать их не так-то просто. Итальянцы больше у нас не служат, и кусты превратились в настоящие джунгли. Ой-ой, поберегите глаза!.. Как видите, план сохраняется. Оттуда, где сейчас находится обнесенный стеной сад, открывались разнообразные Виды — деревья подбирались особенные, поживописнее, они напоминали иностранных важных персон, беседующих между собой на приеме в посольстве. А между ними лужайки — всегда подстриженные, и клумбы, и фонтаны. Казалось, будто вот-вот появится компания охотников — знатные лорды и леди, держащие на руках соколов. Взгляните! Сорок лет назад за Парком ухаживали должным образом. Общий замысел — как это все должно было выглядеть — виден и сейчас, но как будто читаешь письмо, написанное невесть как давно: его оставили под дождем, и все слова слились до неразличимости. Интересно, огорчен этим Джон или нет. Он любил порядок. Видите? Вот эта статуя называется «Сиринга». Как скоро плети растений опрокинут ее наземь или подроют кроты? Что ж, он бы понял. Всему есть причины. Не хочется беспокоить тех, кому нравится, чтобы шло именно так.
— Всяких там кротов?
— Статуя мраморная.
— Может, стоило бы — ай! — уничтожить все эти колючие заросли?
Бабушка Клауд посмотрела на Смоки так, будто он неожиданно ее ударил. Она откашлялась, поглаживая себя по ключице.
