— Секундочку, папа…
— Никто, как будто, не имел ничего против. Кроме тебя, наверное. Ладно. Они, судя по всему, тоже не возражали, что я в них не верю; Повесть продолжалась, ничуть не изменившись — так ведь? Но, признаюсь, я немного завидую, во всяком случае — завидовал. Тебе. Потому что ты знал.
— Погоди, папа, послушай.
— Нет, все нормально. — Смоки был готов, если уж на то пошло, посмотреть сыну в лицо. — Только… Мне всегда казалось, что ты — именно ты, а не другие — способен это объяснить. Что ты хотел объяснить, но не мог. Нет, все нормально. — Смоки поднял руку, отвергая увертки и отговорки. — Они — то есть Элис, и Софи, и Тетя Клауд, даже девчонки — говорят все, что можно сказать, но в их словах ни разу не прозвучало объяснения, нужного объяснения. Может, им кажется, что они объясняли, подробно и много раз, но мне не хватает ума понять. Возможно, мне действительно не хватает ума. Но я всегда думал, — сам не знаю почему — что сумею понять тебя и что ты вот-вот проболтаешься…
— Папа…
— И что мы с самого начала повели себя неправильно, так как тебе пришлось хранить секрет и как бы прятаться от меня…
Нет! Нет, нет, нет.
— Честно, мне очень жаль, если ты чувствовал, что я за тобой шпионил, выведывал и все такое, но…
— Папа, папа, пожалуйста, послушай хоть секунду!
— Но если уж мы решили задавать друг другу самые обычные вопросы, то я хотел бы знать, что же тебе…
— Ничего мне не было известно! — Выкрик Оберона заставил Смоки встрепенуться и поднять глаза. Сын, с бешеным огнем во взоре, готовился то ли обличать, то ли исповедоваться.
— Что?
— Ничего мне не было известно! — Внезапно Оберон опустился перед Смоки на колени. Все его детство было поставлено с ног на голову, и ему захотелось залиться смехом умалишенного. — Ничего!
— Тогда почему же ты вечно скрывал?
— Что скрывал?
— То, что тебе было известно. Тайный дневник. И все эти таинственные намеки…
— Папа. Папа. Если мне было известно что-то, о чем ты не знал, пришла бы мне мысль, что старая модель движется, но все об этом молчат? А как насчет «Архитектуры загородных домов», про которую ты мне ничего не хотел объяснять?
— Я? Это ведь ты считал, что в ней разбираешься…
— Ладно, а как насчет Лайдак?
— Что насчет Лайлак?
— Что с ней случилось? Я говорю о дочери Софи. Почему никто мне не сказал? — Он схватил отца за руки. — Что с ней случилось? Куда она исчезла?
— Ну да, — повторил Смоки, раздраженный сверх всякой меры. — Куда она исчезла?
Они уставили друг на друга безумные глаза, в которых светились одни вопросы и никаких ответов, и в тот же миг все поняли. Смоки хлопнул себя по лбу:
— Но как ты мог думать, что я… что я… То есть разве не было сразу видно, что я не знаю…
— Ну, я ломал себе голову. Думал, вдруг ты притворяешься. Но не был уверен. Откуда взяться уверенности? У меня не было случая.
— Тогда почему ты…
— Не произноси этого. Не произноси: почему ты не спросил. Не надо.
— О боже, — рассмеялся Смоки. — Господи.
Оберон, тряся головой, снова опустился на пол.
— Весь этот труд, — сказал он. — Все усилия.
— Думаю, я выпью еще чуточку бренди, если ты сможешь дотянуться до бутылки. — Смоки пытался поймать свой пустой бокал, который куда-то закатился в темноте. Оберон налил ему и себе, и долгое время они сидели молча, обменивались взглядами и посмеивались, качая головой. — Нет, это что-то, — заметил Смоки. — А каково бы было, — добавил он, помолчав, — если бы никто из нас не был посвящен. Если бы мы, ты и я, отправились бы сейчас в комнату твоей матери… — Эта мысль заставила его рассмеяться. — И сказали бы: послушай…
— Не знаю, — проговорил Оберон. — Бьюсь об заклад…
— Да, — кивнул Смоки. — Да, я уверен.
Ему вспомнилось, как они с Доком много лет назад отправились на охотничью вылазку. В тот день Док, внук Вайолет, дал ему все же совет не слишком углубляться в некоторые предметы. Которые даны раз и навсегда и изменить ничего невозможно. И кто может нынче сказать, что было известно самому Доку, что за тайны он унес в могилу. В первый день после прибытия Смоки в Эджвуд двоюродная бабушка Клауд сказала: женщины глубже это чувствуют, но мужчины, вероятно, больше от этого страдают… Всю жизнь он изображал из себя профессионального хранителя секретов и немало в этом поднаторел. Не удивительно, что он обдурил Оберона, ведь он учился у мастеров, как хранить секреты, даже когда хранить нечего. И все же, внезапно подумал он, кое-какие секреты ему известны: хотя он не может сказать Оберону, что случилось с Лайлак, но он хранит в памяти некоторые факты, касающиеся ее и семейства Барнабл, и не собирается ими делиться даже с сыном. От этого он чувствовал себя виноватым. Лицом к лицу: ладно. И не это ли подозрение заставило Оберона потереть себе лоб, вновь уставившись в стакан?
Нет, Оберон думал о Сильвии и о диковинных указаниях матери, которые он должен был выполнить завтра в лесу за островом; о том, как она при появлении отца прижала палец к губам, призывая сына молчать. Указательным пальцем он провел по новым волоскам, которые недавно выросли почему-то у него между бровей, соединив их в одну линию.
— А знаешь, — сказал Смоки, — жаль, что ты сам вернулся.
— Да?
— Нет, я, конечно, не то хотел сказать… Я не жалею, просто у меня был план: если ты в ближайшее время не напишешь и не появишься, я отправлюсь на поиски.
— Правда?
— Угу. — Смоки рассмеялся. — Это была бы настоящая экспедиция. Я уже обдумывал, что взять в дорогу.
— Ну да. — Оберон ухмыльнулся от облегчения, что эта экспедиция не состоялась.
— Это было бы интересно. Вновь увидеть Город. — Смоки ненадолго погрузился в воспоминания. — А впрочем, я бы, наверное, заблудился.
— Вполне возможно. — Оберон улыбнулся отцу. — Но все равно спасибо, папа.
— Ну ладно. Ох, посмотри, как мы засиделись.
Обнимать самого себя
Оберон последовал за отцом по широкой передней лестнице. Ступени скрипели в привычные моменты и в привычных местах. Ночной дом был ему так же знаком, как дневной, так же полон подробностями, которые он бессознательно хранил в памяти.
Отец и сын расстались на углу коридора.
— Ну, доброго сна, — проговорил Смоки, и они немного постояли в лужице света, который лила свеча в руке Смоки. Не будь Оберон нагружен своими жалкими пакетами, а Смоки — свечой, они, возможно, обнялись бы, а может, и нет. — Найдешь свою комнату?
— А как же.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
