Смоки бросил быстрый взгляд на эркер, но Элис уже исчезла, и перед ним была только причудливая кровля, залитая солнцем. Он поднялся на веранду, украшенную колоннками.
— Меня зовут Смоки Барнабл.
— Так. А я — Нора Клауд. Садитесь, пожалуйста.
Умелыми движениями она сгребла разложенные карты и убрала их в бархатную сумочку, которую спрятала в коробочку для рукоделия.
— Значит, это вы, — начал Смоки, опустившись в поскрипывающее плетеное кресло, — поставили мне условия относительно сватовства: что я должен прийти пешком и все такое?
— О нет, — ответила женщина. — Я всего лишь их раскопала.
— Нечто вроде испытания?
— Возможно. Не знаю.
Подобное предположение Нору Клауд, казалось, удивило. Из нагрудного кармана, к которому был аккуратно приколот никчемный носовой платок, она извлекла коричневую сигарету и закурила, чиркнув по подошве кухонной спичкой. На Норе было легкое платье из набивного ситца, вполне годившееся для немолодых дам; Смоки, однако, подумал, что ему никогда раньше не приходилось видеть на ткани столь яркого бирюзового цвета и невероятно причудливого переплетения листьев, крохотных цветов и вьющихся стеблей: оно словно было выкроено из окружавшего его дня.
— Думаю, что в целом для профилактики это было небесполезно.
— Как?
— Ради вашей же безопасности.
— А, понятно.
Повисла пауза: двоюродная бабушка Клауд молчала, невозмутимо улыбаясь; Смоки застыл в ожидании, недоумевая, почему его не приглашают войти в дом с тем, чтобы представить; он стеснялся горячего воздуха, исходившего из-под раскрытого ворота его рубашки. Он вспомнил, что день был воскресным, и, прочистив горло, спросил:
— Доктор и миссис Дринкуотер, наверное, в церкви?
— В определенном смысле, да. — Собеседница Смоки как-то странно реагировала на любые его слова, будто он преподносил ей некие откровения. — А вы религиозны?
Этого вопроса Смоки боялся.
— Видите ли… — начал он.
— Женщины более склонны к религии, вы так не считаете?
— Возможно. Когда я рос, окружающих это как-то не очень заботило.
— Моя мать и я ощущали ее гораздо сильнее, чем отец и братья, хотя, наверное, они натерпелись от этого больше нас.
Смоки не знал, что на это ответить, и не мог понять, почему его так пристально разглядывают — в ожидании ответа или же просто по причине близорукости.
— Вот мой племянник, доктор Дринкуотер, тоже… впрочем, у него животные, которым он уделяет очень много внимания. Он поглощен ими целиком. До всего остального ему и дела нет.
— Он склонен к пантеизму?
— О нет. Не настолько же он глуп. Он просто не обращает ни на что внимания, — Нора Клауд помахала сигаретой в воздухе, — Ну-ка, ну-ка, кто это там?
К воротам на велосипеде подъехала женщина в широкой разрисованной шляпе. На ней были просторные джинсы и блуза из набивной ткани, как и платье бабушки Клауд, только более открытая. Она неловко слезла с велосипеда и сняла с багажника плетеную корзинку. Когда женщина стянула с головы шляпу и забросила ее за спину, Смоки узнал в ней миссис Дринкуотер. Она подошла и тяжело опустилась на ступеньки.
— Клауд, — проговорила она, — насчет сбора ягод я советовалась с тобой в самый что ни на есть распоследний раз.
— Мы с мистером Барнаблом, — бодро откликнулась Клауд, — беседовали о религии.
— Клауд, — мрачно продолжала миссис Дринкуотер, почесывая лодыжку ноги, обутой в кеды без шнурков с вылезшим наружу большим пальцем. — Клауд, меня сбили с дороги.
— Но корзинка у тебя полным-полнешенька.
— Меня сбили с дороги. А корзинку, черт ее подери, я набрала за первые же десять минут.
— Ну, вот видишь.
— Однако ты не сказала, что меня собьют с дороги.
— А я об этом и не спрашивала.
Обе замолчали. Клауд курила, миссис Дринкуотер задумчиво чесала лодыжку. Смоки ничуть не задело, что миссис Дринкуотер с ним не поздоровалась: он этого даже не заметил, как следствие своей безличности; времени у него оказалось достаточно для того, чтобы поразмыслить не без удивления, почему Клауд ответила: «А я об этом и не спрашивала».
— Что до религии, — заметила миссис Дринкуотер, — то лучше узнать у Оберона.
— Посмотрим. Он неверующий. — Обращаясь к Смоки, Клауд добавила: — Это мой старший брат.
— Он только об этом и думает, — сказала миссис Дринкуотер.
— Да, — задумчиво повторила Клауд, — да. В этом-то и вся штука.
— А вы религиозны? — спросила у Смоки миссис Дринкуотер.
— Нет, — ответила за него Клауд. — Вот Август, конечно, был.
— В детстве я не получил религиозного воспитания, — сказал Смоки с усмешкой. — Был политеистом, вроде того.
— Как-как? — переспросила миссис Дринкуотер.
— Пантеон. Храм всех богов. Я ведь получил классическое образование.
— Вам придется с чего-то начать, — отозвалась миссис Дринкуотер, выбирая из корзинки с ягодами листики и мелких жучков. — Это будет почти что последнее неприятное задание. Завтра, слава те господи, Иванов день.
— Мой брат Август, дедушка Элис, — заметила Клауд, — вероятно, был набожным. Но он отбыл. В неведомые края.
— Миссионером? — поинтересовался Смоки.
— Что ж, может быть, и так, — протянула Клауд. Вновь создалось впечатление, что эта мысль поразила ее новизной. — Да-да, очень возможно.
Наверное, они уже оделись, — сказала миссис Дринкуотер. — Давайте-ка пойдем в дом.
Воображаемая спальня
Входная дверь-ширма была большой и старой. Когда Смоки потянул за фарфоровую ручку, ржавая пружина заскрипела, Сверху дверь местами была проедена насквозь и походила на стены летней беседки, а нижняя ее часть за годы сделалась выпуклой от бессчетных пинков детей, которым не терпелось выскочить наружу. Смоки перешагнул через порог и оказался в доме.
Просторный, сиявший чистотой вестибюль хранил прохладный запах ночного воздуха, зимнего огня в камине, пакетиков с сушеной лавандой в платяных шкафах с медными ручками — и чего еще? Запахи пчелиного воска, солнечного света, чередования времен года, июньского дня ворвались внутрь, когда дверь, простонав, с шумом задвинулась за спиной Смоки. Полукруглая винтовая лестница с крутым изгибом вела наверх. На площадке, в луче солнца, проникавшего в дом через стрельчатое окно, стояла босиком его невеста, в джинсах с множеством заплаток. Из-за ее плеча выглядывала Софи: она стала на год старше, но все еще не сравнялась ростом с сестрой. Софи надела тонкое белое платье, пальцы украсила кольцами.
— Привет, — сказала Дейли Элис.
