Но Фауст никогда не жил в Праге
{456}; все свои чудеса он творил в других городах. О чудесных способностях главного раввина не известно ничего, но Голема на самом деле создал раввин из Хелма
{457}, за пятьдесят лет до рождения будущего главного раввина Праги. Эдвард Келли после множества злоключений действительно был заточен в высокой башне под надзор имперской стражи
{458}, но там судьба его раскололась на множество судеб.
Вот одна судьба: он сбежал из башни и скрылся; сменил имя, растворился и долго жил где-то как-то потихоньку, совсем не изменившись.
Вот другая: он упал, сорвавшись с башенной стены
{459}, упал и сломал себе ногу или обе ноги, поранился обломками костей, и нашли его, когда он уже истек кровью до смерти или почти до смерти.
А может, его вернули в башню все к тому же заданию
{460}, как ту девушку из сказки, которую заперли в темнице с кучей соломы, велев спрясть из нее золото
{461}; и ему удалось выполнить обещанное, ибо он прекрасно знал, что и как делать. Сидя в тюрьме, Келли даже написал стихотворный трактат о своем методе
{462}, и труд сей даже перешел из тех времен в нынешние. Сожги свои книги, учись у меня.
А может, все попытки были напрасны. В холодном поту он еженощно пытался внедриться в игру тех сил, которые уже не могли ожить и разыграть свою пьесу.
А может быть, в башню к нему явился Освальд Кролл и в долгой беседе вновь изложил мольбу (или предложение) императорских sapientes.
[75]
Рассказал о длинном ящике с движителем и о его назначении. Кролл изъяснял свои мысли мягко и изысканно-вежливо, и наконец страшный смысл его слов дошел до Келли. Узник скорчился на тюремном тюфяке, не отвечал ничего и только качал головой: он боялся этого собеседника больше, чем духов, которых вызывал когда-то. Кролл приходил вновь и вновь. Наконец он заявил, что Келли может лишь одним способом отказаться от предложения, — и заговорил о hypothegm, сиречь идее Альциндуса — ведь Келли, безусловно, читал Альциндуса? De Radiis?
[76]
— что из той сети лучей, в которой мы пребываем, сети времени, пространства, свойств и форм, можно выскользнуть, выйти на миг. Но как? Альциндус утверждает, что древний обычай приносить в жертву животных имел основания: если живое существо неожиданно лишить жизни, в этой тонкой, но прочной сети на миг возникнет отверстие, сквозь которое жрец, оператор ритуала, может увидеть нити, связующие того, кто истекает кровью, со всеми ступенями, со всей паутиной бытия, — возможно даже, дыра окажется столь велика, что жрец сможет подняться или спуститься сквозь нее, переместившись в иное время или место. На мгновение.
Альциндус полагает (продолжал Кролл все с той же холодной вежливостью, а Келли слушал из угла и пугливо таращил на него глаза, обхватив руками колени), что такую возможность дает любое жертвоприношение, но жертва (совершенная со всеми ритуальными приготовлениями) существа ценного и цельного, природа и жизнь которого связаны с миром сотнями тысяч нитей, — того, кто находится на полпути от червей к ангелам, — души, которая далеко простирается над временем и пространством, содержит и помнит все узлы и связи, что возникают в подобных странствиях, — кто знает, сколь огромную дыру откроет ее нежданный уход?
Кролл осведомился, понял ли его сэр Эдвард. Понял ли он, что не сможет отказаться от сделанного ему предложения, что его не отпустят? Коль он не захочет стать агентом, принять эту ношу и отнести ее в будущее, тогда он станет пациентом и тоже пострадает. Он должен понимать, что маги обратились к нему не ради своего блага и даже не ради блага всей эпохи.
«Но и не ради моего», — только и сказал Келли.
«Вашего более не существует, — ответил Кролл. — Вы больше не принадлежите себе. Кому принадлежать, чьим стать — вот каким может быть ваше последнее волеизъявление».
Но в ту самую ночь Келли благодаря помощи дочери надзирателя спустился из окна на связанных простынях и бежал — или упал. Или в эту ночь его задушили в камере по приказу императора: «обычная Практика в Империи», — напишут позднейшие исследователи.
{463}
А может быть, они и впрямь закрутили его, подобно тому, как радушная домохозяйка заготавливает сок летних фруктов, перегоняет, запечатывает пробкой и ставит на полку, где он стоит в пыли и забвении, но силы его не иссякают. В ту самую ночь, а может, в другую Джон Ди проснулся в полночный час в одинокой постели и принялся искать кресало, бумагу и перо.
Приснилось, что ЭК мертв.
{464} Я словно видел in chrystallo, что он умер и лежит в огромном запечатанном черном Гробу, каковой множество людей несет в горную Пещеру, вход же в нее заваливают Камнем. Более же не видел ничего.
Джон Ди писал, что постигший Монаду редко предстает очам смертных; и его самого в последние годы жизни мало кто видел. После смерти Джейн он передал свои манчестерские обязанности викариям и вернулся в Мортлейк; дочь Катерина заботилась о нем, но жил он почти в полном забвении. Джону Обри
{465}, собиравшему во второй половине столетия рассказы о старом волшебнике, больше всего удалось вызнать у старой матушки Фолдо — дочери той женщины, что ухаживала за Ди во время его последнего недуга, — она поведала Обри, как доктор, поглядев в хрустальный шар, нашел корзину белья, которую они с Мадимией Ди потеряли, и как однажды вечером он то ли усмирил, то ли вызвал бурю. Старая королева забыла о нем задолго до своей смерти
{466}, а новый король-шотландец боялся ведьм больше всего на свете.
{467} У Джона Ди не было средств к существованию, кроме продажи книг из своей библиотеки. Он отдавал их по две — по три за несколько медных монет, иногда и куда дороже — тем, кто считал, что они стоят больше, у кого загорались глаза при виде заглавия или первых строк, как давным-давно, в молодости, у самого доктора Ди. «Стеганографию» Тритемия.
{468} Двенадцатитомник Агриппы о магии.
{469} Для Джона Ди они обратились в хлам, он их больше никогда не открывал.
Он продал «Libri de vita»
[77]
Марсилия и его же «Theologia platonica»,
[78]
а также книги Меркурия Трисмегиста, переведенные им на латынь.
{470}
