— Ну, — промычал Пирс.
— Вот, — продолжала она. — Читай послание Петра.
{365} Петр советует не думать об этом. Потому что с Божьей точки зрения один день — как тысяча лет, а тысяча лет — как один день.
— А, — сказал Пирс. — Действительно. Смотри как просто.
— Так что вот, — сказала Роз. Она не колеблясь выбирала из множества сигналящих яркими цветами упаковок нужные и бросала их в тележку. — Да, и еще.
— Только это был не Петр, — сказал Петр. — А другой парень и гораздо позже.
{366} Не тот Петр, который Петр.
— И еще. — Она улыбалась, заранее торжествуя. Лицо ее в этом свете казалось полупрозрачным, а глаза маленькими и светлыми. — Насчет евреев. Вот это очень интересно.
Тут он промолчал. — Спорим, ты этого еще не слышал.
— Чего?
— А того, — ответила она, — что всего этого не было.
— Чего всего?
— Всех этих ужасов. Шести миллионов убитых. Газовых камер. Не было.
Почему здесь такой яркий свет, словно отрицающий ночь; почему меня так и не научили жить здесь, где ныне вынужден обитать мой род.
— Не было? — переспросил он.
Она остановила тележку и заглянула ему в лицо — возможно, привлекая его внимание.
— Ну конечно, было много плохого. Евреев ненавидели, убивали. Люди умирали в лагерях. Но на самом деле было не так, как рассказывают. Шести миллионов, в смысле, не было.
— Так все эти люди, — проговорил Пирс, — у которых сожгли родителей, дедушек и бабушек…
— Но ведь они этого не могут знать, большинство-то. Они так думают. Им так сказали. Но могли же и обмануть. Ну, то есть всех и обманули. Сейчас исследования пишут, что у этих разговоров нет никаких оснований.
Она подождала его ответа, а когда стало ясно, что он не хочет или не может ничего сказать, но так и будет таращиться, спросила:
— Здорово, правда?
— Здорово?
— Ну, что всех этих ужасов, этих убийств не было. В таких масштабах. Потому что люди ведь говорят, мол, как мог Господь допустить, чтобы такое случилось? Как это Бог, любя нас, мог позволить, чтобы такое творилось, и так долго ничего не делал, чтобы это прекратить? А если этого не было…
— А почему же, — спросил он, — мы тогда считаем, что это было? Если этого не было. Кто и почему…
— Ну, подумай, — сказала она. — Кому нужно, чтобы люди в это верили? Кому это на руку? Кто мог бы сочинить ложь в таких огромных масштабах?
— Евреи, — предположил он. — Еврейская верхушка по всему миру.
Казалось, ее поразила эта мысль; она явно намекала на другой ответ и теперь задумалась, словно такое ей в голову не приходило.
— Вообще-то, — сказала она, — я имела в виду, кому выгодны подобные мысли. Про Бога. Что случится такой ужас, а Бог не поможет. — Она побарабанила ногтями по ручке тележки. — По-моему, это очевидно.
Да. Он понял: их контр-Бог, решивший разуверить людей в благости Бога истинного.
— Да, — произнес он.
Она развела руками, обратив к нему ладошки. Как просто.
— Так что? — спросил Пирс. — Как же он создал все эти свидетельства? Отпечатал документы, подделал фильмы. Что там еще, издал книги…
— Ой, Пирс, — сказала она, видя, что случай безнадежный. — Пойдем.
Конечно нет, думал он. Отцу Лжи ничего не нужно говорить самому, достаточно покопаться в чужих мозгах или душах. Больше Пирс не говорил ничего. Чудовищная ложь привела его в такой ужас, словно все это было правдой; он оказался вдруг в мире, где это и было правдой — как и все прочие их утверждения и бредни, — в крохотном безжизненном мирке, захваченном людьми «Пауэрхауса»: они вместе с Рэем и Питом поступали по Духу и посылали своих врагов в Преисподнюю; а тот мир, из которого явился Пирс, уходил, как вода во время отлива, — прощальный всплеск волны на темном берегу.
— Ничего сложнее я никогда не делала, — говорила она. — Майк говорил, что будет трудно, а я и не догадывалась, о чем он. Поступать по Духу. Возлюбить весь мир. Сначала у меня получается, но потом все время обрыв. Но пока получается, это ни с чем не сравнить, никакое обычное счастье ни в какое сравнение не идет. Я бы все отдала, чтобы поделиться этим с тобой. С кем угодно. Все отдала бы. Они лежали на ее узенькой диван-кровати. Свет выключили, но городские огни бросали в комнату холодные голубые и мертвенно-белые полосы, умножая количество окон на стенах. Роз приютила бездомную кошку, и та, прищурив глаза, посматривала на Пирса со шкафа.
— Значит, ничто, ничто, — сказал он, — ничто не может…
Она подумала.
— Единственное, что имело бы значение, — сказала она наконец, — это если бы я не получила то, что хочу. Вот это имело бы значение.
— Если бы твои желания не исполнялись.
— Ага. И даже тогда, может быть, в старости я бы оглянулась и сказала: а ведь получила-таки, что хотела, просто не поняла это вовремя.
— Да, так нам говорили монахини. Желания всегда сбываются. Всегда.
Она потушила сигарету, и в заоконном свете последний выдох на миг сгустился в маленького призрака.
— Я знаю, что снова собьюсь с пути, — сказала она. — Буду пить, прелюбодействовать или еще что-нибудь — пес возвращается на блевотину свою, читал же, да? Но это не важно. То, что мне дали, уже не отнять. Это со мной навсегда. Глядя вниз, я вижу, насколько я поднялась. Но упасть я не упаду. Никогда.
Недремлющий в голове Пирса педант распознал в ее словах Карпократову ересь
{367}: нет греха для спасенных. Он и себя увидел в ее схеме; прелюбодей, но не отвергнутый; если бы только он мог смириться с этим, но он не мог.
— Скажи мне, — попросил он. — Роз.
— Да?
— Это… Это расплата за все? В этом смысл, по правде-то?
Он знал, что это не так, но мысль о такой чудовищной возможности не давала ему покоя — почему бы и нет, в самом деле.
— Расплата?
— За… Все, что было. Все, что я.
— Ты про Невидимую Спальню?
Он не ответил, пытаясь понять, улыбается она или нет.
— Ну, Пирс, — протянула она. — Ты же ничего такого не сделал. Это было понарошку. Просто игра.
Потом, когда он будет вспоминать себя в эти дни и часы с какой-то пронзительной жалостью (так мы припоминаем иногда постыдный сон, тюремную отсидку, самоувечье; как я мог такое с собой сделать, чего ради), ни одна другая минута не станет причиной столь острой душевной боли. Его уже осудили, приговорили, ухмыляющиеся палачи проволокли его по ступеням лестницы, вот тут-то и открылся потайной люк, и Пирс полетел вниз. Он не мог понять (хотя потом увидит со всей очевидностью, как финальную фразу длинного анекдота), что Роз хотела его утешить. Не ты: не ты заставлял меня пройти через это и все претерпеть. Успокойся.
