— А может быть, — сказал Пирс, — Он просто не знает о наших страданиях. Он ведь не способен страдать и вполне может не понимать, что опыт может быть довольно болезненным.
— Тогда Он, может быть, и всемогущ, но не — как это — тот, кто знает все.
— Всеведущ.
— Не всеведущ, — подтвердила Вэл. — Потому что если будь Он таким, то знал бы, что мы страдаем. Ведь так?
— Возможно, он еще более всеведущ, — сказал Бо. — Может быть, и нет никакого страдания, а мы лишь обманываем себя, думая, что оно есть; получив свободу, мы вольны делать ошибки; все, что может сделать Господь, — это пожалеть и попытаться вывести из заблуждения.
— Вывести, — зловеще повторила Вэл.
— Это ответ «христианской науки»,
[385]
— сказал Пирс.
— Это христианский ответ, — парировал Бо. — Просто большинство христиан об этом не знает.
Вэл засмеялась.
— Давайте же помолимся, — сказала она. — Благословен будет хлеб наш, благословенно будет мясо, приступим же к трапезе, с Богом.
Сидя на покрытом лишайником камне, спрятавшись от остальных за разросшимися на лугу березами, Роузи плакала в пятнистой тени.
— У меня в груди как будто холодный и тяжелый камень, — сказала она присевшему подле Споффорду, — он всегда здесь, всегда, — ударив кулаком в грудь, раз, два, три, тот же самый жест, что и у Пирса на каждой исповеди. — Всегда, — сказала она. — Я так устала от этого.
Споффорд поковырял шишку, вдавленную в землю между его ботинками.
— Со мной никогда такого не было.
— Порой мне кажется, что это — единственное, что у меня есть.
— У меня что-то такое бывало в животе, — сказал Споффорд. — Что-то такое же, ей-богу. Долго вообще думал, что у меня рак, потому что чувствовал, как этот холодный ком все растет, а я все слабею. Ничего с этим не делал, просто ждал, пока он вырастет и прикончит меня.
— И что это было?
— А ничего. — Он взглянул на нее. — Я рассказывал тебе о Клиффе?
— Нет. Да. Немного. — Она никогда до конца не верила в Клиффа, боевого друга Споффорда, который жил где-то неподалеку, в лесах; Споффорд порой цитировал Клиффа или говорил, как тот мудр, а на деле, скорее всего, приписывал ему собственные соображения. — Ну так расскажи, — нетерпеливо сказала она, как будто он упрямо молчал, отказываясь говорить о том, что считал очень для нее важным, даже если она иного мнения.
— Я как раз думал спросить, не хочешь ли ты поговорить с ним. — Он вновь улыбнулся. — Он ведь вылечил мой рак.
— Господи, не знаю даже. — Она бросила взгляд туда, где сидели и лежали на одеялах их спутники. — А ты что скажешь.
— И это небесплатно.
— Серьезно?
— Конечно. Он этим и занимается, помогает то есть. Она засмеялась, пробуя на вкус соленые слезы.
— Ты хочешь отвести меня к какому-то доморощенному гуру, который пообещает поставить меня на ноги?
Споффорд посмотрел на сорванные травинки.
— Просто я не знаю, чем еще я могу тебе помочь, — сказал он.
Она покачала головой, в какой-то миг устав плакать.
— Так что же он сделал? С тобой.
— Он работает c каждым. Помогает тебе чувствовать. Заставляет работать твое тело. Трудно описать. — Он засмеялся, вспомнив что-то. — Да, вот еще кое-что. Он попросил меня составить список, чего бы я действительно хотел, по рубрикам. Ну там Работа, Деньги, Любовь. Секс. Достижения. Все, что угодно.
— А если ты ничего не хочешь?
— Я и не хотел.
— И что?
— Ну, я все-таки попробовал составить этот список. Расписал рубрики. Что: Деньги. Секс. Ну да, конечно, хотелось бы когда-нибудь заняться сексом с кем-то кроме госпожи Ладони и ее пяти дочерей. — Роузи засмеялась, где он только набрался этих шуточек. — Так? Я записал: Разное. И подписал внизу: Я хочу когда-нибудь чего-нибудь захотеть.
Роузи прикрыла глаза, крепко зажмурилась; ее сердце слишком окаменело, чтобы заплакать, даже слезы были сухими, обжигали глаза и нос, как песок или соль.
— Для начала вызови в себе желание, — спокойно говорил Споффорд. — Даже если ты хочешь полностью изменить нынешнюю жизнь, даже если хочешь, чтобы изменились все основы мироздания, даже если ты хочешь, — он хлопнул себя по груди, как это раньше сделала Роузи, — сама стать иной.
— А, — с болью выдохнула Роузи. — А.
— И ты все это сможешь. Вот что сказал Клифф. Начни с желания.
— Вроде как исполнение трех желаний? А как же.
— Желание — это жизнь, Роузи. Мечты — это жизнь. Клифф говорит: жизнь — это мечта, проверенная физикой.
Роузи громко рассмеялась — почему-то эта идея, понятая мгновенно, помогла ей расслабиться. Жизнь — это мечта, проверенная физикой.
— Но тогда ты никак не можешь получить всего, — сказала она.
— Вот посмотри, — проговорил он, вставая, и улыбнулся Роузи: по крайней мере, она больше не плакала. Оторвал кусочек березовой коры, достал из кармана карандаш. — Сюда посмотри. Вот так Клифф изображает жизнь или мир. Смотри. — Он расправил кору, положил ее на камень рядом с Роузи и кусочком тупого плотницкого карандаша нарисовал маленький круг. — Бог, — сказал он. — Это Клифф так говорит. — Он нарисовал вокруг первого второй, больший круг. — Ты, — сказал он. Еще один. — Мир. И последний. — Он нарисовал еще один круг. — Снова Бог. — Он взглянул на Роузи. — Вот видишь? Может, ты способна сделать куда больше, чем думаешь.
Она удивленно взглянула на Споффорда.
— Ты веришь в Бога? — спросила она.
— Мне всегда казалось, что я вроде как могу представить себе Бога, хоть немножко, — сказал Пирс. Он отхлебнул пива. — Проблема в том, что я не представляю, как Бог может представить меня.
Бо уже не участвовал в разговоре, возможно слишком примитивном для него. Вэл также потеряла всякий интерес.
— Ты бы записал это все, — заметила она и зевнула.
Пирс мог допустить, что Бог не ведает о страданиях человечества, что Бог находится за непостижимыми пределами реальности, навечно скрытый во вневременных и внепространственных парадоксах; но вот чего он никак не мог предположить — что существует нечто бесконечное, настолько огромное, что может включить в себя неимоверно-почти-бесконечную материальную Вселенную, — и это нечто может создать концепцию существа столь малого, как он сам.
Были и другие представления о Боге, счастливо избегнувшие подобных трудностей, — Бог имманентный, Бог синтаксический, составной Бог, возникший в переплетении человеческих представлений — подобно тому, как на викторианских картинках-иллюзиях Женщина и Зеркало, стоит присмотреться, превращаются в Череп. Но Бог, о котором говорил Бо, не имел ничего общего с подобной иллюзией, его Бог был человеком. И каким же человеком?
