Сэм упала на диванные подушки, губы приоткрыты. Роузи вскочила — карточки посыпались с коленей — и потрогала дочкин лоб. О господи. Да у нее жар. Глаза Сэм затуманились, взгляд стал отсутствующим.
— Родная, по-моему, у тебя жар. Я пойду поищу градусник и, может, аспирин. Ладно? Жевательный такой аспирин. Ладно? А ты отдохни.
Роузи осмотрела грудь Сэм — ветряной сыпи нет; пощупала гланды — нормальные, не увеличенные, да и все равно же прививку делали; или это корь?
Краснуха, это она, корь. Корьевая краснуха. Роузи искала в аптечке детский аспирин и градусник. Став матерью, она заново познакомилась со всеми названиями детских болезней, о которых не вспоминала с детства. Краснуха. Скарлатина. Прекрасные названия, какие-то даже романтические, как имена оперных героинь или художников кватроченто. Импетиго, розеола.
[550]
Где же этот чертов аспирин.
«Святой Иосиф». Почему так назвали?
[551]
Младенец Иисус лежит у него на руках — древнего вида этикетка. Рядом и градусник, ему в пару, как очки и книга, трубка и табак; обычно так легко найти не выходит.
Когда она вернулась в гостиную, Сэм тяжело дышала и смотрела на ковер. Только бы ничего серьезного, ну пожалуйста. Она заставила Сэм открыть рот. Что надо говорить? Да ничего не болит — и Сэм сердито отталкивала руки матери. Но все же сжевала маленькую розовую таблетку, жадно запила водой.
— Давай поиграем, — слабо сказала она.
— Ой, Сэм.
Сэм взяла свою стопку карточек и посмотрела на нее.
— Что это? — спросила она, но не о карточках.
Подняла невидящий взгляд на Роузи, снова опустила к карточкам — и судорожно отбросила их; карточки посыпались потоком цветов, слов, предметов, форм и цифр. Все они уже валялись на полу, а пальцы Сэм продолжали спазматически дергаться, потом судороги перешли на руки и плечи. Кажется, она была без сознания.
— Сэм!
Сэм перевернулась на диване вниз лицом, продолжая дергаться. Голова безвольно болталась на подушках, как у тряпичной куклы. Роузи попыталась поднять ее, успокоить, но не смогла или не решилась; тело девочки было во власти спазма, одеревеневшее, незрячее.
И тут все кончилось. Сэм, казалось, вынырнула из глубины: освобожденные руки и ноги взвились, как в танце, и загорелись глаза.
— Ты что, милая? — прошептала Роузи. — Ты это нарочно? Но Сэм не ответила. Она чмокнула губами, свернулась клубком, прижалась к матери — сонный младенец.
— Милая?
Сэм спала, тяжело дыша.
Роузи положила дочь на диван. Что же это такое, господи. Потрогала лоб Сэм. Слишком горячий. Да что же это. Налетело и прошло. Сэм вообще была склонна к странным, самопроизвольным телодвижениям, непонятным жестам, часто уходила в себя. Значит, это оно. Неужели оно?
Роузи укрыла спящую дочь покрывалом и пошла к телефону. Номер был записан в книге, книга в сумке, а вот где же сумка. Черт с ней. Позвонила в справочную и, уже набирая полученный номер, подумала, что час очень поздний и в приемной, конечно, никого нет.
Трубку сняли после первого же звонка.
— Приемная доктора Бока? — удивленно спросила она.
— Да, но его нет.
— А.
— Вы можете оставить сообщение, и доктор вам перезвонит. У вас что-то срочное?
— Я не знаю, — сказала Роузи. Вокруг сгущалась тьма, сквозь которую трудно было понять, что говорят. — Моя дочь, ее наблюдает доктор Бок. У нее очень тревожные симптомы.
— Хорошо, — сказал голос. — Вы хотите, чтобы я скинула доктору сообщение.
— Что?
— Я могу послать ему сообщение и попросить его перезвонить сюда. Потом он позвонит вам. Назовите свой номер, пожалуйста. — (Роузи сказала.) — Он позвонит сразу же, как я с ним свяжусь.
Роузи повесила трубку.
Сэм спала, дышала быстрее и глубже обычного, и острее казалось, что она пребывает в некоем подвешенном состоянии, будто какая-то внешняя сила заставляет легкие наполняться кислородом, а безучастное тело лежит равнодушно. Сон.
Роузи так и стояла, наблюдая за дочерью, когда яростно зазвонил телефон, все еще включенный на полную громкость, чтобы его слышали глуховатые от старости Бони и миссис Писки; Роузи, как всегда, подскочила.
— Это доктор Бок. Что случилось?
— Вот, доктор. — Она заглянула за угол; Сэм спала. — Что-то странное, ну, может, ничего такого.
Бодрый и добрый голос мистера Бока успокоил ее, разогнал страхи, но в горле все равно стоял душный комок. Она рассказала, что произошло.
— Вы сказали, у нее был жар?
— Да, кажется. Прямо перед приступом.
— Другие симптомы гриппа или простуды есть? Уши не болят?
— Она говорила, что как-то странно себя чувствует. Не кашляет, не чихает, ничего.
— Хорошо, — сказал доктор. — Хорошо.
Роузи знала, что он скажет: все в порядке, ничего страшного. Она уже будто слышала эти слова.
— Вы можете привезти девочку ко мне в кабинет?
— Прямо сейчас?
— Да. Я скоро выезжаю и встречу вас у входа. Хорошо?
— Хорошо.
Он положил трубку.
Раньше кабинет был в городе, в Болл-холле, но недавно доктор Бок переехал в безликий мини-молл по дороге на Каскадию. Теперь он принимал пациентов в здании с низкими потолками и кондиционером, которое делил еще с двумя врачами и странным ливанским пародонтологом, любящим заводить в приемной (общей для всех врачей) бессмысленные разговоры с Роузи.
Когда она подъехала, здание было темным, только сиял дежурный прожектор. Темнело и окно доктора Бока. Она приехала раньше.
Сэм, спавшая всю дорогу под мирное урчание двигателя (в отца пошла, его за руль пускать опасно), проснулась: глаза круглые, облизывает губы — где это я?
— Привет, милая.
Роузи потрогала лоб дочери: горячий, но не лихорадочный, кажется, возможно; просто она запарилась августовской ночью под одеялом, в которое Роузи непонятно зачем, профилактики ради, завернула ее.
— Мы дома?
— Нет. У доктора Бока.
— Не хочу к доктору.
— Только на минутку.
Сэм завозилась под одеялом, ей жарко, сейчас закипит. Роузи перегнулась через сиденье и развернула ее.
