Было, говорят, у Зулькарнаен-патши, он же Македонский Александр, такое испытание для новобранцев: следовало сильно испугать человека – спустив на него медведя, например. Дальнейшая карьера соискателя зависела от того, покраснел он или побледнел от испуга. Считалось, что если человек краснеет, значит, кровь бросается ему в члены, обеспечивая готовность к решительным действиям, стало быть, годен к труду и обороне. А если бледнеет – значит, наоборот, в опасности оцепенеет и в пушечное мясо не годится. Вероятно, такой подход спорен и устарел, но очевидно, что совет Союза, как предписано символикой, в опасности приобретал необоримо красный оттенок.
– Сергей Иваныч, а что в Минфине-то говорят? – спросил Валенчук.
– Ничего не говорят, – сказал Тарасов. – С кем мы обычно на связи, трубку не берут, остальные ничего не знают, говорят, по обычным каналам обращайтесь, мы ни при чем.
– М-да, – сказал Валенчук и вгрызся в губу, а Луценко громко предложил пробить неофициальные контакты ответственных, и пусть отвечают, раз ответственные, ответ, так сказать, держат.
Народ зашумел, а я изучал Игоря, который должен был как-то в шуме поучаствовать, а вместо этого повел головой в нашу сторону и задумался о вечном, аж глаза скатились. Вызывать его на полноголосую откровенность так вот сразу не хотелось – Бравин есть Бравин, – вытаскивать в коридор или там потихоньку связываться через «союзник» было глуповато. Для начала я решил обратить внимание Кузнецова на такое поведение его милого дружка – и обнаружил, что Кузнецов демонстрирует совсем такую же степень задумчивости. Что-то мне это дико напоминало, но что именно, я вспомнить не успел, потому что Сергей, подняв глаза, сказал:
– Да не, не надо. Я уже пообщался с Мордюшенковым, это такой главный перец в казначействе, который нас курирует.
– Интересно, – не выдержал я, попытался себя одернуть напоминанием, что вообще-то нахожусь в отставке, совершенно добровольной, и никто мне ни в чем отчитываться не обязан, тем более предварительно, сильно не успокоился, но тон выровнял: – И чего он сказал?
– Ну, чего. Мне вон Игорь Никитич и телефон его прикованный нашел, и звонок так организовал, что чувак первые две минуты думал, что с Кремлем разговаривает.
– Бал-ли-ин, – сказал Баранов восхищенно.
Я изучал выражение лица Игоря.
Игорь лицо прятал.
– Ну вот. То есть понятно, что команда с самого верху пошла, и он только боялся, что не слишком ретиво ее исполняет.
– Так надо было все концы узнать, – сказал Валенчук.
– Да я и хотел, – с досадой ответил Кузнецов. – Но что-то мой голос сорвался – ну и чувак ведь не в яслях работает, расколотил меня на чем-то. Хотел трубку бросить, еще чекой грозил, сука, прошу прощения. Но я языком зацепился, покошмарил там его слегка.
– На тему?
– Ну, по-всякому. Он сам подставился: вы же, говорит, такие все идейные и независимые, на хрена вам наши кровавые деньги? Я говорю: что, официально признано, что кровавые? Он говорит: ну нефтяные, газовые – все равно запах дрянь. Давайте, говорит, делайте свои. Я говорю: а что, уже можно, значит, вы официально разрешаете? Ну и так далее. Короче...
– Короче, убить не убили, но попинали крепко, – подытожил я.
– Типа того.
– Прелестно. Сереж, если отвлечься от лирики, что мы имеем с доходами и расходами? Значит, основные поступления – от вояк и по линии субвенций – у нас перекрыты, так?
– Почти так. То есть это не совсем основные уже поступления, так, Сергей Иваныч?
– По прошлому месяцу пятьдесят семь процентов, в этом до сорока девяти должно было сократиться, – сказал Тарасов.
– Ух ты, – удивился я. – Это Красноярск, что ли, так поднял?
– Красноярск, Томск и начало ХМАО-ЯНАО, – уточнил Кузнецов. – В общем, это, после Москвы и сети «Союз», как раз третий источник поступлений, который у нас подвис. Там энергопоставки в основном ну и первые «кипчаки» – настаивали ребята, хотя мы и предлагали прошитый вариант дождаться. У них там по всему кругу техзатраты в бюджет первого полугодия забиты.
– Ну вот нам и бюджет.
– Алик, кто ж знал-то.
Хуснутдинов откашлялся и сказал:
– С энергией-то они сильно не попрыгают. Мы им от шести до двадцати процентов запитываем. Отключим на хрен – начнут платить, уж Томск точно.
– А это можно отключить, что ли? – удивился Кузнецов.
– Вот так, – заверил Хуснутдинов, щелкнув пальцами.
– Şaqıldawıq,
[20]
– сказал я тихонько.
– Könläşäsen kilmäsä dä, köçlän, könläş,
[21]
– ответил он явной цитатой.
– Товарищи татары, заманали, – раздраженно сказал Кузнецов.
– Учите истинный язык, – равнодушно ответил я, засмеялся и извинился.
– Так я отключаю? – спросил Хуснутдинов.
– Погоди, сперва поговорим языком ультиматумов. Сколько у них там? Как у нас, минус семь–десять? Должны тогда быстро всосать. Дадим срок до вечера, утром отрубим. Дальше что у нас есть? Дилеров можем покошмарить?
Баранов пожал плечами:
– Формально у нас очередь на десять месяцев расписана, то есть если только в рамках закона действуем, без наездов...
– Пока да, – твердо сказал я, не дожидаясь демократического обсуждения, а Кузнецов уж как-нибудь простит.
– Тогда... – сказал Баранов, оглядываясь на Дашу.
Она подхватила:
– Тогда все элементарно, хоть и без гарантии: прекращаем поставки, подаем в суд на салоны, как положено, сумма долга плюс процент за незаконное использование наших средств, плюс в ряде договоров неустойка прописана, не во всех, к сожалению, но уж как получилось. Одновременно на дилеров подают в суд клиенты, заключившие договора и не получившие машины. Мы им, понятно, поможем. Сломаем, конечно, но время это займет.
– Сколько? – уточнил Кузнецов.
– Месяц, два.
– Блин. А на местные «Союзы» дилерство перебросить не можем?
Валенчук задумчиво поиграл усами.
– Теоретически можем, лицензии в больших городах у всех есть. Но там же морока с землеотводом, строительством на год-полтора, а в нашей ситуации и вообще фиг кто что даст. А со стоянок сейчас сильно не поторгуешь. Так что только плющить нынешних.
– Блин-блин. Может, сразу на отжим поставить – чтобы салоны за долги отдавали?
– Вариант, но это полгода-год минимум – и при совсем другой погоде.
