Криогенные процедуры помогли. Взрывы в бронхах быстро поредели, а после трех коротких передыхов, которые я устроил себе, чуть отрывая лицо от вылепленной гордым фасом снежной маски и тут же втыкаясь обратно, и вовсе превратились в почти интеллигентное покашливание.
Унявшись, я подобрал руки-ноги и аккуратно, щадя ненадежный дыхательный аппарат, принял коленно-локтевую стойку. Чтобы прийти в себя, отогреть хотя бы полтуловища и шустро побежать в придуманную сторону.
Вечер уже залил пол-оврага: снег был голубым, воздух синим, а неровное пятно на оставленной в снегу маске черным. Я некоторое время любовался на него, соображая, на что больше похоже – колокол или танк без пушки. Если я совсем не съехал с рельсов, идти надо в ту сторону, куда должна была указывать непрорисованная пушка танка. Я, не меняя позиции, всмотрелся в ту сторону и убедился, что смыкания снежного, лесного и воздушного уровней уже не разглядеть, но там оно, куда ему деться, – так что минут за сорок дойду и выберусь наконец из интимных складочек планеты.
Все так же экономно двигая головой, я оценил пройденный путь. Нашел его малозаметным. Я-то думал, что оставляю за собой тракт, внятный даже подслеповатому спутнику. Фиг там: две заплывшие борозды, прерываемые неаккуратными всполохами, – это когда выбираться и греться пытался.
Потом я перевел взгляд на лес – и охнул от незнакомого ощущения. По ногам, спине и голове будто быстро прошел стальной гребень, вздыбливая шерсть там, где она была, и кожу – там, где шерсти не было. Я застыл, пытаясь понять, что это за фокус и почему зубы у меня оскалены, глаза прищурены, а голова ушла в плечи. Заметных поводов для этого не было. Впереди лежала хорошо натянутая снежная простынь, а за нею неподвижно стоял захлобученный тем же снегом лес. Почти такой же, как час, год и век назад.
Только прямо напротив меня под самой развесистой елью тускло сияло два огонька.
Я подтянул к себе палку, не отрывая глаз от огоньков, ощупал концы, никак не тянувшие на пики, все же выставил вперед тот, что поострее, и неуклюже выпрямился, помогая себе расщепленной стороной. Огоньки не двигались – только раз почти неуловимо погасли. Видимо, таежные хищники тоже не могут без смаргивания.
Я выставил вперед еловую пику, чувствуя себя голым и мягким, как медуза на пляже, от которой кто угодно может оторвать любой кусок, от ног с животом, – да хоть всю левую руку, что я сделаю-то?
В том, что это хищник, а не зайчик или, допустим, пара гнилушек на пеньке, я не сомневался. Не знаю уж почему. Волков с барсами я видал только в зоопарке, медведей – в цирке, и то не всех, а какую-нибудь росомаху даже в книжках не встречал и не представлял ее облика – да и представлять не хотел, особенно сейчас. Но паника, в которую сорвался организм, убеждала. То есть каждый, конечно, хоть раз в жизни до обморока пугался собственной рубашки, брошенной на стул, – в детстве, в темноте и от избытка переживаний. В моем случае только детства не хватало, ой как не хватало, чтобы теплая комната, варежки сохнут в щели батареи, коньки рядом на газете, а я в свитере, ватных штанах и шерстяных носках жую у телевизора печенье с молоком. Темнота и переживания были тут как тут, как говорится, растущим остатком. Но все-таки себя я немножко знал и не верил, что могу сорваться в адреналиновый заплыв просто так. Тем более сразу после расслабляющих и изматывающих процедур, связанных с выделением выделений.
Блин, а ведь на эти процедуры он и пришел. На запах мочи и крови, на крупнокалиберный кашель. Тут слепой удав не промахнулся бы. Ай какой я молодец: хожу тут как по кухне, башкой верчу, домой хочу, криками да стонами публику развлекаю, а здесь вообще-то дебри и тайга соответствующая.
Ладно. Что делать-то будем?
Для начала надо понять, так ли страшен зверь. Допустим, это волк. Упаси Аллах, они стаями бегают, со всех сторон налетят – будет несколько пакетов супового набора с фаршем пополам. Но медведь теперь спать должен, если же бодрствует, то копец, впрочем, не стал бы он в невыспавшемся состоянии под елочкой в вуайера играть. А барс или там росомаха – это вообще непредставимая вещь, я не знаю, чего с ними делать. Волк же по большому счету та же собака, только дикая и отмороженная. С собаками-то я пару раз по нужде спарринговал – с переменным успехом: добермана вырубил, а от питбуля удрал, и сухожилие оказалось не задето. Кошка, по-моему, – штука, с нормальным мужиком слабо сочетаемая – если он не Кун-цзы и не древний фараон. А я ж не египтянин и не китаец, я здоровый рослый мужик, хоть и покесанный, тренированный царь зверей и слуга одной только физики. И чего мне бояться?
Барса.
Поэтому будем считать, что там волк. Один. От которого можно отмахаться. Тотемный зверь татар, в конце концов.
Иначе вообще неинтересно.
Представлять траекторию полета волчьей туши с двумя смрадными пилами впереди было тоже не слишком интересно, зато освежало.
Я вгляделся в искорки под елкой, оценил ширину и глубину снежного поля, прикидывая подлетное время, расстояние, с которого можно выпрыгнуть на высоту человеческого горла (а она у меня сегодня невеликая) и угол контратаки – палкой и ногой. Репетировать не стал – не то чтобы спалиться перед заинтересованным зрителем боялся, просто силы не хотелось расплескивать. И так было понятно, что если волк не один или там если это не волк – волк, Гали, волк, – то ничего я не сумею: один в ноги, второй в лицо, и привет, порвут, как воблу.
Одного все равно порешу.
Я встал, поправил локтями ребра, взял палку наперевес, опустил клешни в карманы и крабом побрел туда, где сходятся нутро и поверхность земли.
Смотреть приходилось одновременно вперед, вправо и под ноги. Впереди была перина голубой парчи, под ногами – черная рыхлая пустота, справа – широкие полосы тьмы разной насыщенности, а наверху – плотное одеяло без дырок, просветов и луны. Одеяла и подушки дождались, значит, можно и не смотреть, но привычка, блин.
Привычка отмерзла на трехсотом шагу – я считал зачем-то. Я замер, тупо глядя вниз, и некоторое время пытался понять, почему нельзя согнуть колени, плавно, как кошка, перелиться в клубочек, – и тогда наверняка будет хорошо и спокойно. Хотя бы тепло. Тепло. По-настоящему тепло и покойно.
Я опустил теплые, оказывается, веки, на остывшие глаза, стремительно полетел куда-то вбок, испугался, что расшибу голову, но глаза открывать не стал, и правильно, не расшиб же – летел и не падал, было чудесно и гораздо лучше, чем идти, может, так до Союза и долечу, а волки пусть бешено подпрыгивают и зубами щёлк.
Щёлк.
Я дернулся, беззвучно охнул и проснулся от ужаса и дикой боли в боках. Это, к счастью, не волки вгрызлись, просто выскочил из сна слишком активно, когда, оступившись, сам родными зубами и клацнул. Я поспешно огляделся, хищников вокруг не обнаружил, а обнаружил только совсем непроглядную муть, почти неотличимую от обратной стороны век, я закрыл глаза, чтобы проверить, – ну да, разницы никакой, только чуть теплее. Яблоки на снегу. Я их согрею кровью.
