– А почему новые бренды? – решился спросить я. – Тогда логичнее было бы «Спидолу» восстановить или «Романтику». Поди плохо – мобильный телефон «Агидель» или «Маяк-ноль-ноль-один». Или, скажем, «Жигули» – незанятый же бренд.
– Не дай бог, – сказал Апанасенко очень серьезно. – Алик, вы ведь еще не видели, что мы можем и будем делать? Вот посмотрите и сразу поймете, что такой корабль «Бедой» или просто старыми словами называть никак нельзя.
Я посмотрел: электромобили посмотрел, в фанере и пластике, графические модели мобильных расчетно-коммуникационных центров посмотрел, экранопланы посмотрел. И согласился.
К сожалению, вторая встреча с Апанасенко была не только короткой, но и последней. Поэтому большинство кусочков легенды осталось без героических комментариев. Пусть такими и будут – это даже увлекательней.
По легенде, проект «Советский Союз» развивался в два этапа. Причем второй этап никак не вытекал из первого и стал неприятной неожиданностью для многих отцов-основателей.
Сначала группа товарищей – это я все легенду пересказываю, – имена которых толком неизвестны, выкупила у Российской Федерации авторские права на ряд устойчивых словосочетаний и словоформ. В первую очередь, речь шла о «СССР» и его расшифровках, «Советском Союзе» и вообще термине «советский», который не имел иных трактовок, кроме связанных с советской властью. Причем якобы покупатели долго прыгали и вокруг слова «Союз», а Минфин совместно с Минюстом и РАО, обеспечивавшими сделку, были совсем не против. Но после ряда экспертиз чиновники, шурша зубами, отказали дорогим гостям, рисовавшим на переговорных салфетках совсем уж неприличные суммы. Самые лояльные профессора и доценты с кандидатами встречали идею трейдмаркирования слова «Союз» в отрыве от «Советского» маразматическим смешком и цитатой из Пушкина. Пришлось отступиться, ограничившись жуткими ремарками, вроде «Союз в значении административного, государственного или исторически обусловленного образования, в виде отдельной смысловой единицы или в составе иных слов».
Как это сказалось на приличности наличности, создателям легенды неизвестно. Им зато доподлинно известно, что сумма, полученная за несколько довольно обыкновенных слов на нескольких необыкновенных языках, и помогла России после 1998 года рассчитаться с МВФ за начисто разворованные кредиты.
Соответственно, поначалу сделка диктовалась, что называется, социальной ответственностью. Этот термин, возникший десятилетием позже, обозначает, как известно, благотворительный аукцион, в ходе которого состоятельный симпатяга покупает драное пальто или поколотый силикатный кирпич за деньги, на которые мог бы купить пару «мерсюков». Полученные деньги идут на помощь голодному Поволжью или спасение России из кавказского плена. По крайней мере, так считается.
При этом состоятельному симпатяге ни пальто, ни кирпич на фиг не нужны, и он запросто может отказаться от участия в дурной забаве. Может объяснить это самыми святыми соображениями. Например, тем, что исправно содержит свою часть государства аккуратной и полной выплатой налогов. Симпатяга может даже выделить дополнительные деньги страждущему Поволжью или окавкаженной стране без всякого аукциона и в тройном размере (против заведомой стоимости лота). Спасенья нет: все равно его активы в течение короткого времени перейдут другому симпатяге, а упрямец, не желающий играть в рекомендованные игры, переквалифицируется либо в нищеватого борца с кровавым режимом, либо в швею-моториста, но игра – она на то и игра, чтобы поворачиваться иными гранями и завершаться самым неожиданным счетом. Иногда победитель получает в нос. Иногда он покупает не драное пальто, а бриллиантовые яйца, получая эстетическое удовольствие и повод для остроумных замечаний – и больше ничего, но полагает тем не менее, что поучаствовал в бесконечно социально ответственной операции.
А бывает и совсем неожиданно: чуваку впаривают кирпич, нагло и жестко, как в подворотне. По правилам игры чувак должен либо отбиваться ногами, либо горько говорить мальцу и стоящему за ним жлобу: «Эх вы, а я помочь хотел...» и, подшаркивая, убредать в сторону грязной остановки. А вместо этого чувак весело подмигивает жлобу, треплет по щеке мальца, сует им в засаленные карманы невероятные прессы банкнот и, ласково поглаживая кирпич по шершавой спинке, устремляется с ним к горизонту. Жлоб плюет под ноги и уходит, бурча, за следующим кирпичом, а малец, шмыгая носом, следит, как кирпич в руках чувака потихонечку осыпается и исходит ласковыми лучами, превращаясь не то в жар-птицу, не то в солнышко. И надо бы догнать чувака, требовать доплаты или отбирать такую корову, которая нужна самому. Да не идут почему-то ноги, хотя голова и понимает, что эта жар-птица когда-нибудь ой как сильно клюнет бывшего владельца, а солнышко дотянется не только до ушка, но и прожжет насквозь.
Так вот. Легенда гласит – ну, не гласит, а так, подшептывает, – что Рычеву и Апанасенко, его начальнику, совершенно эти слова, святые и сакральные, не были нужны. Зачем они «Проммашу», начавшемуся с продажи десятка «Тунгусок» внезапным африканским партнерам, с которыми нельзя было связываться официальным структурам, ответственным за военно-техническое сотрудничество? Ни зачем. Но за несколько лет, миновавших с дебютной сделки, «Проммаш» нарастил серьезнейшие обороты (до тридцати процентов российского экспорта оружия) в облюбованной нише, а заодно вперся в соседние – начал, например, поставлять инопартнерам металл, трубы и нефтепродукты. Соответственно, заключать с ним любые, в том числе нелепые, соглашения государству было не западло. С другой стороны, не западло было делать что угодно с предприятием, открыто показывавшим такую норму прибыли. Подумаешь, налоги платит.
В общем, «Проммашу» было поручено выделить казне бабла. В безакцептном порядке списывать деньги тогда уже не было принято, в качестве благотворительности засылать тоже не хотелось – слишком уж сумма была большая. Решили: «А давай ты чего-нибудь купишь?» – «А чего?» – «А чего хочешь. Только нематериальное».
Почему нематериальное, понятно, потому что, с одной стороны, вещественного жалко, с другой – у вещественного есть цена, не твердая, но плавающая вокруг некоей точки, поддающейся вычислению. Соответственно, всегда возможен скандал: этот кирпич столько не стоит, сделка ничтожна, подлежит расторжению, «Проммаш» – ликвидации, а Россия – мировому осуждению. В общем, все как у вычислителей принято.
А за нематериальность можно давать любую цену – хоть грош, хоть миллион. Отгремевший незадолго до этого книжный скандал, в ходе которого за сборник скучных этюдов нескольким скучным чиновникам заплатили по сотне тысяч, это отчетливо продемонстрировал.
Сделка вышла идеальной: Россия, к тому времени почти изможденная попытками покончить с тоталитарным прошлым, наконец списала самые глупые пассивы и закрыла эту ведомость. Теперь она смело могла отвечать на любые упреки европарламентариев и правозащитников: «А совок вы нам зря шьете, не наш он». И таки да, Россия рассчиталась с МВФ – хотя стоимость слов составила не миллиарды и даже не сотни миллионов, да и рассрочка была солидной.
А «Проммаш» получил реальный бренд, поддержанный громкой жесткой историей, всеми державами и пропагандистскими аппаратами, работавшими последние полвека, – да вообще всеми активами, сформированными в ходе новейшей истории. Оставалось только придумать, как этим воспользоваться.
