– В шве только дело, уверен? – спросил Валенчук.
– Ну, не совсем, но основное – да, в шве. Доступ открыт? Вот, смотрите.
Никита, что-то бормоча собственному «союзнику», перенес раму со своей проекции в подрагивающий рисунок на доске, потом черпанул висящую у носа голограмму, погружая ладонь в трансмиссию, и размазал добычу по валенчуковскому остову, который зашипел и затрясся, но дар проглотил.
– Это что? – поинтересовался Валенчук.
– Ну, во-первых, бесшовный вариант, во-вторых, покрытие я тут посчитал одно.
– Там еще дополнительный узел какой-то.
Никита поморгал и сказал:
– Плоскости. В смысле, крылья.
Народ застонал.
– Плоскости. В смысле, крылья, – повторил Валенчук. Зачем?
– Летать, – ответил Никита.
– Покажи.
– Сперва бесшовность, может?
– Никитон, задолбал, полет покажи! – крикнул Синицын под менее внятные возгласы.
– Крылья покажи, – сказал Валенчук.
– Ну... Набор скорости до ста сорока, потом командуйте: «Крылья!» – и руль обязательно прямо.
Валенчук так и сделал.
Загрохотали стулья: ребята встали с мест, разглядывая крылышки, блестящими тесаками выскользнувшие из порогов.
– Никита, ну ты даешь, – прошептала Наташа в миг, когда остов «кипчака», сверкающий под солнцем, не влезшим в кадр, плавно оторвался от земли и пошел в метре над размазанной лентой дороги.
– Повтор, фронтальная проекция, – скомандовал Валенчук.
Теперь выскальзывание крыльев из-под дверей было видно всем, как и плавное переливание хода «кипчака» в полет. И все затаили дыхание – и загалдели, лишь когда сверкающий шпангоут машины приземлился, втянув плоскости.
Валенчук легко перекрыл грай:
– Дальность какая?
– Четыреста метров. Плюс-минус полста.
– Что мало так?
– Почему мало? Трещину, завал или пробку перемахнуть хватит. А больше площадь крыльев не позволяет, ну и энергоемкость, конечно.
– Расход какой?
– Расход-то терпимый, процентов семьдесят сверху, но опасно. Уровень подзарядки совсем другой. Трения нет, торможения нет...
– Зато солнце ближе, – серьезно сказала Наташа.
Валенчук мелко погрыз верхнюю губу (класс привычно хихикнул) и решительно сказал:
– Так, ребят. На вечер планы какие?
Класс разномастно ответил, что до пятницы совершенно.
– Тогда поехали-ка все желающие в НТЦ. Там и модельки с большими допусками и точностями строить можно, и расчеты легче будут, да и нагляднее все. Может, в материал даже отлить успеем. Хочу я все-таки крылья на просвет посмотреть – есть в них сермяга, мне так кажется...
– А шов? – нерешительно напомнил Никита, глазки которого заполыхали совсем нестерпимо.
– Ну и шов, куда без него. Шов тоже прогоним. Сейчас прямо НТЦ дерну, попрошу третий экспериментальный подготовить... Товарищи, у нас урок.
– Прошу прощения, – подумав, сказал Егоршев, по разделениям вваливаясь в класс. – Я тут привел. Вот...
Он пошире открыл дверь – иначе приведенное не пролезло бы. И в распахнутый проем оно еле протиснулось, еще и Егоршева едва не опрокинув.
Пайковых для чиновников районная власть явно не жалела. Во всяком случае для дам, отвечающих за образование.
– Здравствуйте, дети, – сказала дама.
Поставленный голос не сбивала даже заметная одышка. Дети поздоровались куда менее звучно, да и не все. Валенчук тоже не поздоровался, убрал с доски изображение и опять грыз губу, таращась на даму.
– Вы можете идти, – любезно разрешила дама Егоршеву.
Егоршев кивнул и привалился к косяку, сунув руки в карманы.
Дама, не обращая внимания на мелкий саботаж, подплыла к учительскому столу, ловко не сшибив с ног уже Валенчука, и пропела, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности:
– Меня зовут Маргарита Владимировна, фамилия моя Тихомирнова, я заместитель руководителя департамента образования администрации нашего района и прибыла сюда, чтобы проверить постановку учебного процесса в вашем заведении. Процесс поставлен из рук вон, заведение сертификацию не прошло, ни один из педагогов, если их можно так назвать, не аттестован соответствующим образом. Поэтому так называемая школа закрывается.
– Когда? – подумав, спросил Егоршев от двери.
– Немедленно, – сказала дама, не поворачиваясь.
Все взревели – кажется, кроме Валенчука и Никиты.
Дама разглядывала учеников и, кажется, улыбалась. Кажется, торжествующе.
Никита спросил что-то, не различимое за ревом. Дама не повела головой. Никита повернулся к классу, поднял руку вверх и приложил ее к сердцу. Это был один из жестов внимания, которые собрание школы приняло в сентябре – с железным условием исполнять. Все и замолчали – не в два, так в три счета, давя длинные фразы горлом, – только Паша, как всегда, ничего не заметил и продолжил, вертя головой, голосить: «Сами вы так называемая», но Аня ткнула его локтем, он вздрогнул и тоже затих, тяжело дыша.
Никита повторил:
– А учиться нам где?
Тихомирнова снисходительно объяснила:
– Этот вопрос будет решен в ближайшее время соответствующими инстанциями.
– Соответствующими чему? – спросил Никита.
– Соответствующими уровню вопроса, – ответила дама и тонко улыбнулась,
– То есть вы лишаете нас гарантированного Конституцией и вообще-то обязательного образования на срок, истечение которого и условия этого истечения просто не знаете.
Дама перестала улыбаться, повернулась всем организмом и посоветовала:
– Мальчик, не надо так со мной разговаривать. Как тебя зовут?
– Никита.
– Полным ответом, пожалуйста.
– Меня зовут Поливаев Никита Алексеевич, я живу в СССР, мне пятнадцать годиков.
– Ты, Никита, не паясничай. Никакого СССР нет давно, ваше рабочее поселение называется Ново-Ваховское, и никаких учебных учреждений, входящих в гарантированную Конституцией обязательную систему среднего образования, здесь нет.
– Учреждений нет, а дети есть. Куда смотрел департамент образования? – звонко воскликнула Наташа.
– Ты, девочка, не умничай. Как тебя зовут? А впрочем... А куда мог смотреть департамент образования, если вы с самого начала не в нашей системе были? Прямое подчинение, прямое финансирование – и особое финансирование, в Кремль дверь ногой открывали. Но всё. Кончилось это время, порядок пора наводить. А то, видишь ли, советская власть у них. Что это за советская власть, которая забыла детей нормально учить?
