Кузнецов важно сообщил:
– Я, Мак Саныч, извините меня, такой теоретик, который съел на отстраивании торговой сети собаку, кошку и пятнадцать конкурентов.
– Когда успел только, – удивился Рычев. – Что ж ты райьше-то молчал, когда нас по ходу отстраивания кто только...
Кузнецов широко заулыбался, но тут Даша пихнула его в шею и громко возмутилась:
– Да не слушайте его. Мак Саныч. Он который месяц в Мюнхгаузена играет – то он, понимаешь, всесибирский олигарх, то неуловимый мститель, то Верховный суд изнутри знает. Пир-рмяк трепливый.
– А отец, говорил, у меня генерал, – прорычал Кузнецов, страшно вращая глазами.
Мимо дробно прошелестел грязноватый фонтан – к счастью, не вплотную, – крутнулся, взлетел до неба и опал в Баранова, ухайдаканного, как все, и столь же довольного.
– Кстати, – сказал Рычев и изложил итоги триумфальной Славкиной поездки.
Камалов сказал что-то короткое, но экспрессивное, и побежал несильно бить виновника. Валенчук с Бочкаревым торжественно пожали друг другу руки. Кузнецов сгреб пискнувшую Дашу в бережную охапку и, подвывая, заплясал на ирландский манер. Рычев, с удовольствием наблюдая за безобразием, сказал:
– А ты говоришь – хреновники, потребительская лояльность. Дети – наше будущее, вот как.
Кузнецов поставил Дашу на место, уперся лбом в ее лоб и спросил:
– Слышала?
– Слышала. Если ты к тому, что женщины ушами любят, – должна огорчить. Обманули тебя. Совсем другим местом они любят.
– Каким это? – озадачился Сергей.
Даша пожала плечиком.
– Кажется, начинаю понимать, – медленно проговорил Кузнецов. – А путь к любому сердцу... Лежит... А?
– Вот тебе и «а», – сказала Даша и отвернулась, убирая улыбку.
– Товарищи, – громко сказал Кузнецов сквозь рупор, сложенный из неровно высохших ладошек. – Опять ведь нет повода? Если сегодня на старом месте, а?
– Во сколько? – деловито спросил Камалов, на секунду выпустив Баранова из смертельного захвата.
Тот немедленно обозначил три невероятных удара в голову, печень и пах и выжидающе посмотрел на оппонента. Потрясенный оппонент поклонился и попятился прочь.
– Н-ну, сейчас четыре, пока мясо замаринуем, пока овощи... Ну в семь, а?
– Состав какой? – скандальным тоном спросил Валенчук, но, когда его хором заверили, что ребята из НТЦ жизненно необходимы, потому что это их праздник, сразу успокоился.
– Шагалова не забыть, – пробормотал Баранов.
– Так. Ладно, мясо мы берем на себя, – деловито сказал Кузнецов. – Игорек, ты, значит... Игорь. А где Игорян, никто не видел? Блин, тут же только что был. Вот ниндзя. Ладно, мясо я беру на себя, Алик, остальное на тебе.
– Орел, – возмутился Камалов.
– Исполком велит – камрады исполняют, – сообщил Кузнецов.
– Переворот обратно устроить, что ли, – задумчиво сказал Алик.
– Ну-ка, ну-ка, – обрадовался Кузнецов.
Камалов махнул рукой и пошел помогать Валенчуку заводить самокаты в здание.
Даша спросила:
– С шашлыком тебе помочь?
Кузнецов посмотрел на нее с жалостью и посоветовал:
– Женщина, ты покушаешься на мужские святыни.
– Ладно, святой, тогда я беру женскую святыню. Мне на второй и третий скататься надо.
Кузнецов начал говорить про удобства трамвайного сообщения, но запнулся и заорал:
– Алик, меня до столовой довезешь, ага?
– Само собой. Провожу там, мясо выберу, потом уже в управление. А то ты свинину умудришься все-таки найти – и гори все мы в аду.
– Чорд. Рухнули мои планы. Ладно, я мясо вином залью.
– Кровью своей зальешь.
– Ты же говорил, кровь – харам.
– Все, поехала я, – резко сказала Даша, поцеловала Кузнецова в нос и пошла к стоянке.
Кузнецов хотел что-то сказать, но молча вытер нос ладонью – нос сразу потемнел, – и зашагал к Камалову. Через пару шагов спохватился, окликнул Рычева с Барановым, которые вполголоса прикидывали программу томской локализации «пионеров», и отсалютовал им на ходу.
Таким Баранов и запомнил Кузнецова – веселым, чумазым и, кажется, абсолютно счастливым.
2
Со всех сторон,
гулка и грозна,
идет
на Советы
опасность.
Владимир Маяковский
Брякин вышел на связь в разгар нервного разговора про взносы, который Никитских, естественно, тут же свернул, ко всеобщему, хоть и недолгому облегчению. С Брякиным он до сих пор не общался, поэтому сперва собеседник был представлен мутным силуэтиком, затем – статичным, хоть и объемным портретом, выдернутым из архивов, и лишь к завершению первой минуты портрет ожил: сразу четко и точно – видимо, разнообразием одежды и прически, как и подвижной артикуляцией, Брякин не увлекался. Никитских в очередной раз мельком подумал, какая все-таки прелесть «союзники» – ни секретарш не нужно, ни защищенных линий, ни дополнительных подтверждений, что говоришь именно с тем, с кем хотел,– но других поводов порадоваться беседа не подкинула.
Брякин перешел к делу, еще не проявившись лицом: сказал, что должен сам, потому что иначе как-то непорядочно, хотя что уж тут про порядочность.
– В общем, Алексей Александрович, я вынужден отозвать все приглашения и разрешения по поводу съезда. Ищите другую площадку.
Никитских сразу все понял, тем более что сигналы с прошлой недели доходили по нарастающей, но решил уточнить:
– Павел Валерьевич, а если Дом техники или пансионат за пределами краевого центра?
– Нет-нет. Ни БКЗ, ни «Гренада» какая-нибудь, ни Шушенское со Столбами – Ярск исключен, территория края тоже, увы.
– Кем исключен, если не секрет?
– Алексей Александрович, я вас умоляю. Мы же как взрослые люди говорим.
– Да, я понимаю и искренне благодарен, на самом деле. Что ж, будем искать...
– Я объяснить хотел, если позволите, – прервал Брякин. – Я член партии, вы знаете, и в политсовет вхожу. Но вы для меня не конкуренты и не угроза, а союзник, простите за каламбур. И я бы пободался с этими... активистами, но все-таки подчинился. По одной простой причине. Мне нужно поле для маневра. Мне нужно, чтобы материальная, производственная и потребительская составляющая вашего проекта из края не ушла. За нее я буду драться ногами и зубами.
– Если вы про «кипчаков», «союзников» и остальные союзные продукты, то наша партия отношения к ним не имеет, – мягко напомнил Никитских.
