— Дантист, это работа ментов — искать психа. Уж не хочешь ли ты сам устроить расследование? — спросил Гаучо.
Дантист ничего не ответил, но его воспаленные глаза хищно сверкнули.
— Мы хотели поехать со Слоником в Таиланд, — тихо сказала Лиля.
Несмотря на слезы, ее глаза были необычайно красивы. В оранжевом отблеске свечи они блестели как алмазы.
— Знаете, не сочтите меня за дуру. Может, это глупо и некстати, но из дома Васи пропал детский мотоцикл. Мы собирались подарить его моей сестренке. — Она посмотрела на Дантиста, худое лицо которого было похоже на восковую маску. — На хрена этому уроду крошечный мотоцикл? Он что, ездить на нем собрался? — выкрикнула Лиля.
— Да уж! «Харлей» Гунна не тронули, зато детский байк забрали, — задумчиво сказал Гаучо. — На то он и псих.
— Гунн не стал бы выгружать байк. Они со Слоном потом не втащили бы его обратно. «Харлей» выкатил из «Газели» тот, кто изрубил Слона, — заявил Дантист.
Мышонок вынула из рюкзачка плюшевого слоненка, прижала его к лицу и вздохнула. Потом она поднялась из-за стола и, неуверенно ступая, двинулась к фотографии Василия.
— Как несправедлив этот Бог! — проговорила девушка.
Дантист понял, что поминки пора прекращать.
— Лиля… — начал он, но его прервал мобильный телефон, извещающий о том, что пришло СМС-сообщение. «Барс» взял сотовый и чуть не выронил. Глаза его расширились.
— Твою мать! — выдохнул он. — Это Гунн.
Гаучо вскочил с места, опрокинув стул. Мышонок замерла, прижав к груди слоненка. Эстет неуклюже вылез из-за стола. Его ковшеобразная челюсть выдвинулась еще больше.
Дантист раз за разом перечитывал сообщение, с трудом веря своим глазам:
«Дождь в глаза хлыстает мне, я скакаю на коне. Пустите меня внутрь».
Белиберда какая-то. Гунн никогда не написал бы подобную галиматью.
— Послушай! Тихо! — вдруг крикнул Гаучо.
Дантист напряг слух. Сквозь ветер и шум дождя слышался отдаленный сигнал клаксона. Будто их кто-то звал наружу.
Полицейский автомобиль давно уехал, а Катя все сидела и смотрела на струи, бегущие по стеклу. Затем она словно очнулась от спячки, встрепенулась, завела машину, включила радио. Ей показалось, что музыка играет недостаточно громко. Катя увеличила звук, улыбнулась и посмотрела в зеркало заднего вида.
— Моя мама — бомжиха и воровка. Папа — насильник и садист, — громко проговорила она. — Братец — опасный маньяк, убийца. А я… — Ей захотелось разрыдаться.
Мила, конечно же, сейчас выдала бы очередную тираду про ауру и привязанность к прошлому. Олег, снисходительно улыбаясь, посоветовал бы отвлечься и посмотреть какой-нибудь фильм. Гоша просто закинул бы ее как куклу на мотоцикл и повез бы в «Берлогу».
Она не сразу услышала, как трезвонит мобильник.
— Говорите!
— Это Павел. Привет.
Катя молчала, прижимая к уху телефон.
— У тебя там что, вечеринка, детка?
— Я тебе не детка, — рявкнула Катя.
— Ты что, попутала? — Тон дяди Паши стал холодным. — Помнишь, о чем мы говорили?
— Помню.
— Когда идем к нотариусу?
— Иди к нему сам, придурок. По тюрьме соскучился? Только попробуй еще позвонить!
Даже на расстоянии она почувствовала, что бывший уголовник шокирован ее словами.
— Ты что протявкала, сучка? — Павел задохнулся от ярости, но Катя уже отключила телефон.
Он звонил еще несколько раз, но она даже не прикоснулась к мобильнику. Лишь дома девушка еще раз проверила входящие вызовы и с удивлением обнаружила среди них звонок от Олега.
Было и короткое сообщение от него: «Прошу, приезжай!»
Катя посмотрела в окно. Солнце уже давно село, но дождь не прекращался. Ехать куда-то не особенно хотелось, но дома все равно делать нечего, почему бы и нет? Заодно они окончательно выяснят отношения.
Девушку охватило состояние какого-то полубезумного веселья. Она быстро переоделась и выпорхнула в прохладную ночь.
Дантист распахнул дверь, и ему в лицо ударил мокрый ветер. В сумерках, в пелене дождя, настойчиво сигналил какой-то автомобиль. Три длинных, три коротких. Потом все стихло.
— Гаучо, фонарь! — крикнул Дантист, перед глазами которого плясали буквы дурацкого сообщения, полученного с телефона Гунна.
Мышонок со страхом выглядывала из-за его плеча. Гаучо принес фонарь, и байкеры вышли наружу. Невдалеке тут же заработал двигатель, и темнота моргнула красными глазами габаритных огней. Машина быстро скрылась во тьме.
— Кто это? — тупо спросил Эстет.
В руках он сжимал бейсбольную биту, которую захватил из «Берлоги».
— Какой-то отстойный прикол! — Гаучо сплюнул.
— Тишина! — прикрикнул Дантист.
Все замолчали. Сквозь плотную стену дождя явственно различалось какое-то жужжание. Его сопровождал механический, дурацкий, глупый смех дешевой куклы, который сначала вызывает улыбку, но быстро надоедает и начинает раздражать.
Дантист зашагал вперед, освещая дорогу фонарем. Его ботинки скользили в густой слякоти. Жужжание стало ближе, и вскоре луч фонаря выхватил из тьмы гротескную картину.
На небольшом пятачке у дороги по кругу, меся жидкую грязь, ездил детский трехколесный мотоцикл. На нем неподвижно, странно кособочась, сидел какой-то уродец с непомерно вытянутым телом, завернутый в одеяло. Ручки и ножки этого существа были непропорционально крошечными. Голова, скрытая одеялом, вздрагивала, когда мотоцикл подпрыгивал на кочке. На руле байка, до упора вывернутого налево и зафиксированного скотчем, болтался мешочек, из которого, потрескивая, безостановочно сочился жутковатый смех.
— Рома, это наш мотоцикл! — Мышонок взволнованно ахнула, вцепившись в локоть Дантиста.
Он выступил вперед, ощущая в ногах предательскую слабость.
— Что это? — шепотом проговорил Эстет, перекладывая биту в другую руку.
Дантист сделал еще шаг.
В тот момент, когда мотоцикл приблизился к Дантисту, он остановил его, ухватившись за руль. Но тот продолжал настойчиво тарахтеть, буксуя колесами по слякоти. Ему вроде как очень нравилось кататься, и он был недоволен тем, что его так бесцеремонно затормозили.
Взгляд Дантиста тут же упал на руки карликового человечка, и он похолодел. Бледные пальцы сжимали руль. Кисти начинались почему-то сразу от тела — ни локтей, ни предплечий! То же самое было и с ногами. Ступни беспомощно свисали прямо с бедер, напоминая дохлых рыбин, нанизанных на кукан.
«Пингвин! — материализовалась у Дантиста нелепая мысль. — Именно он и есть».
Эти безжизненные пальцы показались ему знакомыми.
