«Слу-у-ушай…»
Тихий, немного печальный голос звенел, как серебряная струнка. И он слушал, жадно слушал с улыбкой на изуродованном лице.
«Ничего не потеряно… Мы всегда будем вместе, как ты и хоте-е-ел…»
Он протянул дрожащие руки, чтобы потрогать ангела, но они ушли в пустоту, а она счастливо засмеялась.
«Ты все еще любишь меня-я-а?!»
Любил ли он ее? Да он готов свою жизнь отдать! Только вот кому она нужна, его жизнь…
Ангел вскоре исчезла, но ее божественный голос еще долго звенел в мозгу Юры.
Затем у него была истерика. Это случилось после того, как ему все же удалось забыться тяжелым беспокойным сном. Во сне он снова оказался на кладбище, только погода была гораздо хуже — облака быстро съеживались, окрашиваясь в черный цвет, проливной дождь лил потоками. Но кроме погоды была еще одна страшная вещь — вместо Инны они хоронили Алису. И все знали об этом. Юре хотелось кричать, что здесь какая-то ужасная ошибка, что с ангелом все в порядке и она в больнице, но окружащие лишь украдкой обменивались загадочными улыбками, и его крик застрял в горле, которое внезапно сузилось до размеров миниатюрного клапана. Когда рабочие стали опускать гроб в яму, Юре показалось, что он слышит доносящееся изнутри слабое царапанье.
Он рванулся к яме, скользя по мутной слякоти ботинками.
«Остановитесь! Ее нельзя хоронить! Она жива», — кричал он, но крик раздавался только в его голове, он ширился и раздувался все больше и больше, как гнойный нарыв, грозя разорвать черепную коробку. «Она жива! Она жива!»
Он прыгнул на опускающийся гроб, рабочие выронили ремни, и он с грохотом упал вниз. Царапающие звуки внутри усилились, и Юра забарабанил кулаками по крышке.
«Помогите!»
Неужели он услышал ее голос? Или ему померещилось?
«Помогите, пожалуйста!»
Голос прозвучал громче, хотя создавалось впечатление, что у говорящего чем-то забит рот.
Сдирая ногти, обезумевший Юра стал срывать крышку гроба. Сверкнула молния. В голове беспрестанно стучало: «Она жива, она жива, она жива!..»
Он проснулся от собственного жуткого крика, в холодной испарине, на грязной подушке отпечатался след от его взмокших волос.
Потом его забрали на допрос, но вместо этого очкарика-ботаника в камере для допросов сидели два квадратных мужика с короткими стрижками. Они нагло ухмылялись, один из них закрыл дверь… Допрос продолжался недолго, и примерно минут через пятнадцать его бесчувственное тело занесли обратно в камеру.
Юра вошел в квартиру. Странно, но она показалась ему совершенно чужой. Из кухни на трех лапах вылетел голодный Кляксич, разражаясь гневным мяуканьем. Юноша подхватил кота на руки.
— Ну, все, все, — успокаивал он его, целуя в мягкую шерстку.
— Мяу! — обиженно сказал Кляксич, всем видом показывая, что подобное несправедливое отношение впредь он не намерен терпеть.
Пока он кормил Кляксича, позвонил Мика.
— Ты один? — вместо приветствия спросил он.
— Нет. С Кляксичем.
— Жди в гости, — бросил Мика.
Кляксич наелся от пуза и полез к водопроводному крану пить — он никогда не пил из миски, предпочитая только бегущую струю.
Юра внезапно испытал неизъяснимое желание снова взглянуть на свое оружие. Открыв тайник, достал знакомый сверток. Развернул, разложил предметы на столе — пистолет «Оса», перчатки с шипами и два ножа — его и Алекса. Он взял нож своего погибшего друга, взвешивая его в руке. Рукоятка почему-то казалась теплой, почти горячей, будто его только что держали в руке. Юра провел по лезвию большим пальцем. Слегка нажал. Кожа моментально разошлась, как занавес, из разреза выступили рубиновые бусинки крови. Юра одобрительно качнул головой — Алекс всегда точил нож перед каждой акцией, доводя лезвие до состояния бритвы.
Акции, операции… один хрен. Он вспомнил, как Алекс мечтал стать хирургом. Домечтался. Теперь он лежит в гробу с восковым лицом, замазанным ритуальным гримом, а в груди его сквозная дырка от куска арматурного прута. Юра медленно размазывал кровь по всему лезвию, пока полностью не закрасил нож в злой пурпурный цвет. Губы его тронула задумчивая улыбка. Нож Алекса выглядел голодным. Он это чувствовал всеми порами кожи. Не вытирая лезвие, Юра завернул все предметы и убрал сверток обратно в тайник.
Надо бы зайти к Алисе. Как она там, пушистый котенок? Он вспомнил, с каким выражением лица на него смотрела эта гребаная соседка Надежды, Анна-как-то-там-Иванна-или-еще-как. Нет, эта тетка точно его не пустит к ангелу.
Скоро пришли Мика с Жулей. На лбу Мики красовалась полоска пластыря. Жуля уже был слегка подшофе, в руках у него была литровая бутылка водки. На голову нелепо надвинута детская бейсболка, скрывая повязку, причем создавалось впечатление, что под кепкой пряталась вторая голова. Они расположились на кухне.
— Клево тебя разукрасили, — восхищенно сказал Жуля, открывая консервы. — А мне вот жбан зашили… Сказали, на редкость крепкий череп. А я им — а вы как хотели, я им кокосовые орехи колоть могу… Болит, правда, еще.
— Как ты дырку свою объяснил? — поинтересовался Юра.
— А… Сказал, по пьяни на стройке ссал, не удержался и в яму брякнулся. Ну как там в тюряге-то, а?
— Без тебя плохо, — отозвался Юра, доставая из шкафа рюмки.
— Ха-ха! — залился смехом Жуля. — Плохо, говоришь?
Мика подождал, пока Юра разольет водку, и сказал:
— Чего делать будем, Гюрза?
Юра поднял рюмку.
— Помянем Алекса.
Они выпили. Жуля подцепил вилкой шпротину и положил ее на хлеб.
— Никто о вас в ментовке не знает, — промолвил Юра. — Так что можете спать спокойно.
— Это если Нелли будет молчать, — вставил Мика. — Как прошли похороны? — после небольшой паузы спросил он. Жуля изменился в лице, нахмурив брови.
— Похороны как похороны.
— А ты почему не пошел? — спросил Жуля у Мики.
— Почему-почему… Куда такой толпой светиться, да еще с моим лбом? Соображать надо, Жуля.
— Да уж куда мне, свиным рылом, — Жуля передернул плечами, словно вспомнил что-то неприятное.
— Гюрза, ты не ответил. Как дальше жить будем? — проговорил с нажимом Мика. Он положил руки на стол. Юра заметил, что болячки на его костяшках исчезли.
— А что ты хочешь услышать? — усмехнулся он, сажая к себе на колени Кляксича. Тот завозился, устраиваясь поудобнее. Когда кот принял более или менее удобную позу, его огромные глаза с любопытством уставились на гостей.
— Я читаю газеты. Ты в курсе, что теперь чуть ли не каждый бомж, даже сдохший от паленой водяры, приписывается нам?
