— А ты кто еще такой? — Громила вперил в Чебрикова мутный взгляд поросячьих глазок из-под белесых кустистых бровей. — Хахаль ейный, что ли? Еще один?
— Меня зовут граф Чебриков, Петр Андреевич, милейший.
— Ха-ха, граф! Ну и что же? А я, к твоему сведению, барон. Батяня покойный постарались, понимаешь... Барон Моришенков, слыхал, может?..
По толпе зевак пронесся ропот. Ротмистр оглянулся на замерших людей, очевидно хорошо знавших самодура, и развел руками:
— Ну... Это совершенно меняет дело... — После чего развернулся и влепил барону пощечину, больше смахивающую на затрещину. — Разрешим нашу проблему, как люди благородные... барон.
* * *
Солнце уже клонилось к далекой зубчатой стене леса, своими косыми лучами превратив реденький березняк в какое-то подобие зебры: ярко освещенные участки чередовались с почти темными, отчего многие из присутствующих казались карикатурно урезанными. Секундант барона, например (суетливый полный господин в пенсне, напоминавший Николаю Пьера Безухова в исполнении Бондарчука из знаменитого фильма «Война и мир»), состоял из одной верхней половины, начинавшейся чуть ниже часовой цепочки, а доктор Ярославцев, срочно выдернутый из своего кабинета, наоборот, — только из клетчатых брюк и сверкающих штиблет.
Старинные длинноствольные пистолеты уже были проверены и вручены дуэлянтам. Стреляться было решено на двадцати шагах, так как оскорбление было нанесено серьезное. Предстояло отмерить дистанцию.
— Слушайте, господин... э-э... — Толстячок в пенсне деликатно взял под локоток Николая. — Не имею чести знать ваше...
— Александров, — представился милиционер, чувствуя себя не в своей тарелке и уточнил, чтобы не, возникало вопросов: — Капитан Александров.
— Очень рад, — почему-то обрадовался очкарик. — Помещик Лихонос-Нарбетов, столбовой дворянин, если вам будет угодно-с... Послушайте, капитан, — зашептал помещик после того, как они с Александровым обменялись рукопожатием. — Я не настолько силен в дуэльном кодексе, как вы, военные, но даже я понимаю, что сейчас будет не честный поединок, а натуральное смертоубийство! Двадцать шагов! Это же почти в упор! Особенно если отмерять буду я...
Николай взглянул на короткие толстенькие ноги Лихонос-Нарбетова и вынужден был согласиться.
— Отмерьте вы, капитан! Ваши шаги наверняка в полтора раза длиннее моих.
Пока Николай отмерял требуемую дистанцию и отмечал ее воткнутой в дерн саблей совершенно случайно оказавшегося здесь гусарского поручика (бывшего пьяного вдрызг, но не в состоянии упустить столь увлекательного зрелища), а также тростями зрителей, ротмистр, придирчиво изучая свой пистолет, поощрял его взглядами искоса.
Когда дуэлянты наконец были расставлены на свои места и Лихонос-Нарбетов уже прокашливался, дабы провозгласить необходимые в таких случаях слова, Чебриков остановил его жестом и подозвал Александрова.
— Может быть, отложите эту затею, граф, — волнуясь начал Николай, подбежав к нему. — К чему все это? Из-за совершенно незнакомой женщины... Я уже обсудил с помещиком...
— Не суетитесь, капитан, — оборвал его на полуслове Петр Андреевич. — Жребий уже брошен. Обещайте мне только, что в случае... Ну, в общем, доведите дело до конца, Николай Ильич.
— Неужели нельзя было обойтись без гусарства, граф?! — в сердцах воскликнул Александров. — Дело то...
— Увы, нет. И мне жаль, капитан, что вы этого не поняли. Надеюсь, пока не поняли... Ступайте на свое место.
Через минуту помещик Лихонос, волнуясь, проговорил срывающимся голосом:
— Господа, последнее слово за вами. Нельзя ли все-таки уладить дело миром?
Моришенков, лузгающий в горсть семечки, держа пистолет под мышкой, как зонтик, отрицательно покачал головой и, сплюнув, тщательно отряхнул ладони:
— Чего уж тут улаживать-то...
— Я также не вижу причин, господа, — сообщил собравшимся ротмистр, одергивая одежду и опуская руку с пистолетом вдоль бедра.
Щеки и губы помещика, человека, видимо, добродушного и жалостливого, задрожали, и он выдавил, срываясь на фальцет:
— Тогда сходитесь!
Противники медленно двинулись каждый со своей стороны к барьеру, отмеченному столь разнородными предметами, поднимая на ходу оружие. Первый выстрел был за бароном, игравшим здесь роль оскорбленной стороны.
Шаг, еще шаг...
Николай непроизвольно закрыл глаза: не мог он вот так спокойно смотреть на то, как один человек холодно и расчетливо убивает другого, — все его милицейское нутро вопило, не желая соглашаться с этим. Но мгновения текли, и, когда грянул выстрел, веки сами собой поднялись.
— Промах, господа! — Гусарский поручик, едва держась на ногах, пьяно зааплодировал.
Ротмистр был на ногах и, мало того, слегка изогнув тонкие губы в гримасе, мало напоминающей усмешку, продолжал двигаться навстречу противнику, опустившему дымящийся пистолет и ставшему неожиданно мертвенно-бледным.
Еще шаг... Ну!
Ноги барона Моришенкова внезапно подломились, и он, опустившись на колени и неуверенно качнувшись туда-сюда, вдруг рухнул ничком, неловко выбросив в сторону руку с вывернувшимся из ладони пистолетом.
Так и не спустивший курок Чебриков в растерянности остановился, подняв ствол вверх, а к упавшему уже неслись со всех сторон, немилосердно толкая при этом замершего на месте Николая.
Через несколько секунд, показавшихся часами, врач оторвался от лежащего лицом в траве барона и громко сообщил во всеуслышание:
— Евлампий Прокопьевич скончался, господа... Апоплексия! — И добавил вполголоса, не поднимаясь с колен и протирая чистым платочком очки в металлической оправе: — От судьбы не уйдешь...
* * *
— Ну что там?
Николай, лежа рядом с Чебриковым, наблюдавшим через свой чудо-бинокль за домом, в котором только недавно погасли огни и прекратилась, судя по доносившимся до затаившихся путешественников отзвукам, развеселая гулянка, сгорал от нетерпения.
План ротмистра, поначалу показавшийся совершеннейшей дичью, постепенно захватывал его все более и более. А что: если полностью подтвердилось предположение о присутствии в данном доме все той же банды Колуна (правда, без Кавардовского), то почему бы не существовать и подземному ходу? А там и ворот в уже настоящий мир Империи?
Остальных в трагические события минувшего дня решили не посвящать. Налет на бандитскую «хазу» был намечен на полночь, но Троица внесла свои коррективы, заставив перенести начало операции больше чем на три часа.
Капитан уже весь извелся, а восток звездного небосвода начал понемногу наливаться багровым свечением зарождавшегося утра, когда граф, руководствуясь одному ему ведомыми признаками, прошептал:
— Пора!
После чего несколько раз мигнул фонариком в ту сторону, где притаилась остальная часть отряда, которой в операции отводилась роль зрителей. Шаляпин, правда, эту точку зрения своего друга не разделял, независимо ошиваясь где-то поблизости, что поначалу вынуждало беситься местных цепных волкодавов, со временем смирившихся с невозможностью порвать наглую тварь на части и теперь только горестно полаивавших время от времени, явно для острастки.
