— Кто такие будете?..
* * *
Застолье затянулось за полночь.
Казаки — а всадниками, окружившими «миропроходцев», оказались именно они, тут же сменили подозрительность исконно русским радушием, как только один из невообразимо грязных людей, с коротким автоматом под локтем и устрашающих размеров мечом за спиной, вытащил на божий свет очень уважаемое царевыми слугами удостоверение ротмистра Охранного Отделения.
Почему путники такие измочаленные, где они нашли грязь в чистом июньском леске и почему у одного из них связаны руки, казаки (старший из которых, Степан Иванович, лет двадцати семи от роду, щеголял урядничьими лычками на погонах) предпочли не интересоваться — дело государево, не нашего ума, — хотя то и дело бросали любопытные взгляды на странную амуницию и вооружение. Да и взглянув на Валю, хоть и до смерти уставшую, растрепанную и неумытую, то один, то другой приосанивался и начинал подкручивать пшеничный ус.
Казачки, как выяснилось, все родные братья Савиных, родом из соседней станицы Савинки, относившейся к области Оренбургского Казачьего Войска, косили в здешних местах сено, благо заимка их располагалась километрах в двух отсюда, на берегу Кундравинки. С путешественниками братья столкнулись чисто случайно, поскакав на поиски компании странно одетых и говорящих не по-нашему людей, мельком виденных младшим из них, семнадцатилетним Алешкой. Как и почему нарядные и беззаботные туристы превратились в оборванных и усталых доходяг, братья Савиных тоже не стали уточнять, разумно рассудив, что не ихнего ума это дело.
Добравшись до заимки, стоящей на живописном берегу реки в окружении красавиц-сосен, «миропроходцы» благодаря сети хитро поставленных вопросов, на которые ротмистр по роду своей деятельности был большим мастером, уже твердо знали, что добрались наконец до цели своего путешествия, воочию увидев мир Чебрикова.
А потом была добрая банька, протопленная двумя молодыми казачками — женами старших Савиных, Степана и Михаила, — в ожидании бригады косарей, и щедрый стол... Стол украшала кроме доброй деревенской снеди, изголодавшимся путникам показавшейся каким-то божественным деликатесом, четвертная бутыль чистого как слеза самогона, вытащенного из подпола дедом Димитрием, заправлявшим всеми делами на косовище, правда, с кряхтением и оглядкой на заезжего начальника.
— Куда же вы сейчас пойдете, на ночь глядя?
Старый вояка, помнивший еще Вторую Британскую кампанию, выпил пару стопок первача и разобрался, что гости, пожаловавшие в дом, не мазурики какие-нибудь или бродячие шарлатаны, а такие же православные (даже показавшийся поначалу еврейчиком молодец бойко перекрестился на иконы в красном углу, садясь за стол), за исключением, может быть, угрюмого связанного варнака, посаженного от греха в чулан. Позванивающий тремя солдатскими Георгиями, пришпиленными на чистый темно-синий мундир с погонами вахмистра, дед Димитрий сразу распознал в двух из путников бывалых вояк и теперь вел с ними степенную беседу, тогда как молодежь, изрядно заложившая за воротник, — свою.
— Постелим вам на сеновале, мужикам то есть, извиняюсь, ваше благородие, мужчинам, а женщину вашу с молодками положим, для порядку, стал быть... А уж поутру...
Ротмистр чокнулся с Николаем и стариком стограммовым граненым стаканом, выпил и поинтересовался:
— А связаться с Хоревском я из вашей станицы смогу?
— В лучшем виде! Почитай половина домов с телефоном, да и в управе... Да хоть бы и от нас, от Савиных...
Укладываясь спать на душистом сене, чистые словно младенцы впервые за много дней, сытые и немного хмельные Николай и Чебриков сообща решили перенести детальное обсуждение дальнейших действий на завтра.
— Сдам вот обузу свою, — мечтательно произнес ротмистр, закинув руки за голову и глядя в чистое, усеянное яркими летними звездами небо, видимое в проеме. — Отчитаюсь... Вас, Николай Ильич, я думаю, смогу рекомендовать в Хоревское управление... Документы выправим и вам, и всей нашей команде... А может быть, желаете со мной, в Екатеринбург?
Николай не ответил. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все завершилось — и тяготы пути, и совместные приключения, и боевое товарищество. Праздник, пусть нелегкий, закончился, и начались будни, о которых не очень хотелось вспоминать.
— Спите? — окликнул его Чебриков вполголоса.
Николай опять промолчал, прикинувшись спящим. Жорка, по обыкновению перебравший на халяву, уже выводил носом громогласные рулады, где-то "в дальнем углу деловито шуршал чем-то Шаляпин, не то устраиваясь на ночь, не то выслеживая мышь.
— Ну спите, спите...
Он поворочался еще немного и сонно протянул:
— Спокойной ночи, господа...
«Чего мучаться понапрасну? Утро вечера мудренее, — изрек про себя Николай вечную истину, тоже укладываясь поудобнее. — Солдат спит — служба идет!»
* * *
Петухов на заимке не оказалось, и Николай проснулся с тяжелой головой далеко за полдень. В светлом проеме сеновала сонно гудели мухи, на фоне голубого неба изредка реактивными истребителями проносились ласточки, где-то неподалеку раздавался стук топора, лениво взбрехивала собака, судя по тембру, мелкая и неопасная даже для Шаляпина, скорее наоборот.
Ротмистр и кот отсутствовали, а Жорка, свернувшийся калачиком у дальней стены, просыпаться не пожелал, лишь мотнул своей курчавой шевелюрой, полной всякого травяного сора, отмахнулся и послал Александрова по известному всем маршруту.
По шаткой лестнице Николай спустился на плотно утоптанный, залитый жарким солнцем пустынный двор.
— Повымерли все, что ли?
Дед Димитрий за домом неуверенно тюкал топором по огромному березовому полену. Безропотно и даже обрадованно отдав колун хмурому спросонья гостю, дед присел на завалинку и тут же, достав из-за пазухи вышитый кисет, засмолил две здоровенных козьих ножки (для себя и для гостя) такого ядреного самосада, что у Александрова, вынужденно отвыкшего от курева, перехватило горло после первой затяжки.
— Кх-х-ха! — выдохнул он, протирая рукавом великоватой ему Степановой рубахи разом заслезившиеся глаза. — Ты что, дед, с карбидом табак мешаешь, что ли?
— Почему с карбидом? — обиделся Савиных-старший, дальнозорко разглядывая свою могучую папиросу на вытянутой руке. — Мы к таким фокусам не приучены. Вон он, тютюн-то, в огороде растет! Сын, Ванька, говорил — виргинский какой-то сорт. Из Америки, почитай, привезенный! Но дерет почище нашего, это верно... Особенно с непривычки, — подумав, добавил он.
— Во-во!
Николай, установив крепкий — «свилеватый», как говаривал его дедушка, покойный Михаил Иванович Александров, — чурбак, расколол его с одного замаха.
«Не забыл еще! — довольно подумалось при этом. — Сколько же лет назад вот так приходилось дрова колоть?»
Звонкие поленья с веселым стуком разлетались в стороны под тяжелым колуном, тяжелое утреннее недовольство улетучивалось вместе с потом, быстро пропитавшим рубаху, а простая деревенская работа затягивала, словно увлекательная игра.
