Александр с детства знал одного из его сыновей, длинного как жердь очкарика Эдика, вместе с которым несколько лет протирал штаны в гимназии. Насколько помнил Бежецкий, Юнаш-младший с отличием закончил Юрьевский университет и сейчас строил карьеру в какой-то русско-шведской электронной фирме. Кажется, он довольно рано женился и по примеру папаши обзавелся кучей детишек, причем злые языки утверждали, что его супруга знатностью отнюдь не блистала. Что-то там шутил на эту тему их гимназический записной остряк Николенька Саболудов, которого все в глаза дразнили Словоблудовым, на недавнем балу, посвященном юбилею их выпуска…
— Нет, нет, ни в коем случае, Сергей Кириллович. Я просто задумался.
Юнаш облокотился на перила рядом с ротмистром и достал из кармана старомодный серебряный портсигар.
— Закуривайте, Александр Павлович, у меня тут самодельные. Сам, знаете ли, набиваю из специальной смеси.
Александр вежливо отказался, сославшись на известную всем крепость самодельных юнашевских папирос, и пошутил:
— Надеюсь, дорогой Сергей Кириллович, ваши папиросы без травки-с?
Оба расхохотались, довольные друг другом. Поговорили так, ни о чем. Александр расспросил старика об Эдике, тот, в свою очередь, о юной супруге, планах относительно наследника. Александр, как надеялся, удачно отшутился и, чтобы переменить тему, припомнил один из Володькиных анекдотов, не из числа самых неприличных. Сергей Кириллович, не лишенный чувства юмора, с удовольствием посмеялся и рассказал свой, не менее “соленый”, причем ни разу не слышанный Бежецким.
За фривольными анекдотцами разговор как-то сам собой свернул на проторенную дорожку — на женщин. Пожилой помещик был весьма тонким собеседником, и неторопливая беседа с ним доставляла Александру удовольствие гораздо большее, чем сидение в душном зале и набившая оскомину стариковская перепалка, судя по звукам, доносившимся на террасу, катившаяся по наезженной колее. Бежецкий, не отвлекаясь от разговора, жестом подозвал пробегавшего молодого лакея, отдал ему шепотом распоряжение и вскоре на перилах удобно разместился серебряный чеканный подносик с пузатым графином, рубиново отсвечивающим под падающим из комнаты лучом света, крохотные рюмочки и не лишенная изысканности закуска.
— Конечно, — продолжил Юнаш, смакуя ароматную наливку, — наши провинциальные дамы, естественно, не чета столичным…
— Позвольте с вами не согласиться, Сергей Кириллович. — Александр решил подыграть старику. Ему с детских лет импонировал отец однокашника.
— Полноте, Александр Павлович, разве может сравниться подлинный столичный шарм с нашим губернским неумелым подражанием…
— Вы слишком суровы, Сергей Кириллович, к местным дамам. Среди них есть истинные образчики… — Александр невольно вспомнил прожигающие насквозь взгляды “юной” княжны Гриневицкой и потерял нить тщательно продуманной фразы, сделав вид, что зачарован прихотливым танцем крупного ночного мотылька, видимо принявшего рубиновое сияние графина за новое светило.
Юнаш уловил состояние графа и едва заметно улыбнулся тонкими губами, приподняв кустистую стариковскую бровь.
— Кстати, граф, вы по приезде еще не встречались с графиней Улленхорн? Мне кажется…
Александр устыдился своего порывистого движения:
— Как, Сергей Кириллович, разве Матильда Ивановна…
Юнаш снова улыбнулся:
— Да-да, Александр Павлович, она уже почти полтора месяца отдыхает у своего батюшки в их поместье, причем замечу вам: расцвела наша северная роза чарующе. Матильда Ивановна, позвольте вам…
Слова Сергея Кирилловича были внезапно прерваны. В гостиной обстановка, видимо, накалилась до предела. Раздался грохот и звон посуды, истеричный женский визг. Похоже, спорщики решили перейти от слов к действиям…
Так оно и оказалось: оба старых задиры, не обращая никакого внимания на цепляющихся за них женщин, решительно шагали к выходу в сад, вздернув подбородки и демонстративно не глядя друг на друга. За ними семенил ветхий, чуть ли не столетний лакей Лукич со старинным полированным футляром красного дерева на вытянутых, заметно дрожащих руках.
“Так, старики, как всегда, доспорились до дуэли!” — констатировал про себя Александр и, слегка зевнув и извинившись за это, попрощался с заметно оживившимся в предвкушении предстоящего зрелища собеседником. Послезавтра к десяти утра он должен быть во дворце, оставшийся день под родительским кровом хотелось бы провести более рационально, чем утопая в перинах до обеда. Следовательно, встать нужно пораньше, а время уже позднее…
* * *
Вот уже более часа как стих шум в саду и в доме, причем, судя по отсутствию выстрелов, старики как всегда пошли на мировую, не доходя полушага до барьера. После распития мировой и непродолжительного фуршета, перенесенного для удобства прямо под яблони, гости постепенно разъехались, и чуткую тишину нарушала только лениво, как бы по принуждению или выполняя опостылевший долг, лениво по-брехивающая вдалеке собака. Несмотря на то что еще недавно на террасе глаза Александра слипались, капризный сон никак не приходил. Непривычно мягкие перина и подушка, взбитые заботливыми руками кормилицы Варвары, раздражали несказанно. Где-то за множеством стен упорно, как каторжник, готовящий побег, упорно пилил свою нескончаемую цепь сверчок. Ночное тепло казалось невыносимой духотой, но вызывала ужас даже мысль о том, что нужно открыть окно (за которым, как знал по опыту Александр, нетерпеливо точили свои ятаганы полчища свирепых болотных комаров-вампиров), тем самым обрекая себя если не на смерть, то на такой непрезентабельный вид поутру…
Однако все эти неудобства, конечно, были только благими предлогами, подсовываемыми услужливым подсознанием: мысли Александра были заняты, увы, не комарами или ночной духотой, а такой близкой и такой недоступной Матильдой.
Мучимый сладким томлением Бежецкий неоднократно вскакивал с постели и хватался за сигареты, но, вовремя вспомнив о невозможности открыть окно, снова швырял их на стол и кидался ничком на измятую постель.
Некоторое время спустя мучения наконец достигли предела, требовавшего хоть какого-нибудь действия. Александр решительно поднялся и принялся лихорадочно одеваться. Уже не думая о кровопийцах, сразу же обрадовано облепивших лицо и руки, он легко перемахнул подоконник и спрыгнул в росистую траву.
Неслышно пройдя знакомыми дорожками, несколькими минутами позже он уже тихонько стучал в окно стоявшей на отшибе избушки конюха Тимофея, ровесника и былого товарища по детским играм и шалостям.
— Тимоха-а, проснись! — встряхнул он ошалело протиравшего со сна глаза располневшего за годы сытой и необременительной службы при почти не используемой графской конюшне давнего приятеля. — Седлай-ка Воронка, Тимка, да побыстрее. Время не ждет…
* * *
Полная серебристо-белая луна низко висела над лесом, с любопытством заглядывая краешком в приоткрытое, но с немецкой педантичностью затянутое полупрозрачной сеткой, окно флигеля. Фру Матильда Улленхорн, закинув точеные хорошо видные под невесомой тканью пеньюара руки за голову, лежала в полумраке, следя за неторопливым шествием ночного светила по небосводу. Давно забыт скучный французский роман, небрежно брошенный на изящный столик у кровати. Обычно пара страниц этого весьма неумного и старомодно выспреннего сочинения уже вызывала необоримый сон. Обычно… Сегодня весь день, с того самого мгновения, как горничная Стеша, вертлявая и болтливая девчонка, принесла известие о визите в соседнее имение молодого графа, все без исключения валилось из рук, К вечеру, когда пожилая чета фон Штильдорфов засобиралась в гости к своим старинным приятелям, Матильда, сославшись на мигрень, наотрез отказалась их сопровождать, вызвав неудовольствие матери, Лизелотты Фридриховны.
