* * *
– Что сказал врач?
Треволнения последних дней уже казались дурным сном, и друзья предавались законному отдыху после трудов праведных, пусть и практически безрезультатных.
– Что он мог сказать? Общее расстройство психики, развившееся на почве религии и чрезмерного увлечения историческими науками. Предлагал забрать обоих в клинику – за определенную плату, конечно… Прописал курс лечения.
Жора ухмыльнулся, представив себя на месте психиатра.
Конечно, оба спасенных, чисто вымытые, постриженные, облаченные в современную одежду и вообще приведенные в божеский вид, уже не производили ТАКОГО впечатления, как тогда, в подземелье. Но в остальном…
И Афанасий, и Такетх абсолютно искренне считали себя умершими и совершенно незаслуженно вознесенными в рай. Ну не в рай, не в рай – в его преддверие. А как еще в средневековых мозгах мог интерпретироваться жуткий перенос сквозь круговерть времени в белоснежный машинный зал? И приветливые люди в непривычных одеждах разве не ангелы?
Шок вернул на место слегка съехавшие набекрень мозги обоих узников гробницы, но лишь чуть-чуть и как-то не так. Теперь оба впали в истовую религиозность, проводя почти все время в молитвах. Правда, каждый по своим канонам и своим богам, что иногда приводило к теологическим спорам, почти всегда перерастающим в потасовки.
Словом, до нормы обоим было ох как далеко…
– Удалось узнать что-нибудь о Сергее Витальевиче?
Нефедыч искренне переживал за своего патрона, но все-таки был несказанно рад, что тому удалось избежать «мавзолея», а следовательно, еще имеется шанс на возвращение. Оба спасенных, особенно Харюков, представив себя на Страшном Суде, покаялись во всех своих грехах, как только обрели способность членораздельной речи, поэтому друзья теперь знали точное место, где искать пропавшего, – где-то на просторах Евразии… А может быть, и за океаном…
– Эх, если бы прибор оставался при нем, – сокрушался Горенштейн. – Мы бы его мигом…
Отчего Серегин «хрономобиль» не действовал, уже было понятно: бронзовые листы, покрывавшие стенки погребальной камеры, нарушали контакт с машиной…
– Но я все же не понимаю, – заявил Дмитрий Михайлович, – почему археологи, вскрывшие гробницу, не обнаружили этих экранов? Они не могли разрушиться от времени.
– Элементарно, – ответил Леплайсан. – Их сжевал Харсебек.
– Кто-о-о?!
– Харсебек, – подтвердил Георгий. – Кстати, ваши археологи не обнаружили там, в гробнице, или где-нибудь неподалеку скелета такого… ну как вам объяснить… чудовища, в общем.
– Ничего подобного я не читал.
– Значит, разгадал, – переглянулись друзья. – Он действительно очень умный. Каких-то четырехсот лет ему оказалось достаточно…
– Стойте! – воскликнул Горенштейн. – А как же быть с найденным в гробнице скелетом? Да еще с дорофеевским хроно… тьфу ты, прилепилось!.. прибором перемещения?
– А бог его знает, – пожал плечами Арталетов. – Я решил, что разумнее будет оставить хрономобиль там… Чтобы не создавать анахронизм! – издевательски поклонился он ученому. – А что до скелета… Может быть, это кто-нибудь из коллег Нестаха? Только менее удачливый…
Заседание совета, обсуждающего новый тур спасения, затянулось за полночь… Кто знает, вдруг они что-нибудь да придумают? Ведь главное – иметь в себе силы бороться и искать, а найдя не совсем то, что искал, – не сдаваться. Любовь и дружбу они уже нашли.
Пожелаем им удачи.
Эпилог
Я иду за надеждой, я иду за судьбой, И гора за горой уступает…
К. Блинов. «На распутье»
Человек, утопая в песке по щиколотку, брел на север – туда, где, по его представлениям, должно было находиться Средиземное море, и думал, что странным образом этот его поход напоминает самое начало пути. Так же нищ, так же никому не нужен, так же не сияет впереди свет в конце туннеля… Лишь нет рядом милой Ромки, пусть даже в облике мальчишки-рыбака…
Огромная луна, низко висящая над горизонтом, щедро серебрила своим мягким светом окрестные барханы, рельефно выделяя частые штрихи ветровых морщин на их округлых покатых спинах, отбрасывая чернильные тени от любых инородных предметов, будь то кустик верблюжьей колючки или голый костяк неведомо когда сгинувшего в песках путника. Тоже куда-то брел, тоже на что-то надеялся…
Может быть, просто лечь на остывающий от дневного зноя песок, закрыть глаза и заснуть глубоким сном, ни о чем не думая? И спать, спать, спать, пока солнце не высушит кости. Пока пустынные ветры не сдуют с них последние остатки плоти, мельчайшие песчинки лучше любой наждачной бумаги трудолюбиво не отполируют их до блеска, а в черепе, освободившемся от еще одной, неизвестно какой по счету, человеческой Вселенной, словно в замке, не поселится отшельник-скорпион или трудяга-скарабей…
Странник взобрался на вершину очередной дюны и прежде, чем поглядеть, что ему готовит дальнейший путь, оглянулся назад, на извилистую двойную строчку следов, дивясь, насколько далеко она тянется. Впрочем, на соседней гряде ее уже начала заметать песчаная поземка. Глядишь, и к утру никто не сможет сказать, что тут совсем недавно кто-то прошел.
Взгляд, почти бесстрастно фиксирующий окрестности, вдруг зацепился за какое-то темное пятнышко впереди, на серебристом склоне следующего бархана, в нескольких сотнях метрах от путника и почти на векторе его практически бесцельного пути.
Днем на таком расстоянии человек, когда-то звавшийся Сергеем Дорофеевым, легко определил бы, что это такое – случайное скальное обнажение, до самой вершины заметенное песком, развалины постройки или павшее животное, но кажущийся таким ярким свет ночного светила скрадывал очертания, обманывал зрение, порождал иллюзии. Иногда даже казалось, что темное пятно движется, меняет форму, перемещается, одновременно не сдвигаясь со своего места ни на миллиметр. Да и отсутствие каких-либо следов на девственно-чистой шкуре гигантского песчаного монстра, каким в ночном полусвете представлялась дюна, неопровержимо доказывало, что предмет этот лежит тут давно и к царству живых либо уже не принадлежит, либо не принадлежал никогда.
«Подойду поближе – разгляжу, – равнодушно подумал человек, трогаясь в путь. – Чего зря гадать-то? Эка невидаль…»
Но по мере приближения к загадочному предмету он постепенно замедлял шаги, пока не остановился в нескольких метрах от странного предмета.
Больше всего угольно-черная туша, вольготно разлегшаяся на склоне песчаной горы, напоминала изваяние Сфинкса. Не того, изрытого временем стражника плато Гиза, а одного из украшавших набережную Невы в Санкт-Петербурге: могучее львиное тело, человеческая голова, сложенные на спине орлиные крылья. Странное порождение фантазии неведомого скульптора.
– Почему ты так долго не шел, человек?
От неожиданно раздавшегося сварливого голоса, непохожего ни на мужской, ни на женский, Сергей вздрогнул и мгновенно выпал из своего ступора, за последние дни ставшего чем-то привычным. Таким голосом могла бы разговаривать ожившая статуя, а не существо из плоти и крови.
