А атмосфера тем временем накалялась.
Какой-то здоровяк в костюме лесоруба схватил за грудки толстенного монаха в серой рясе, заляпанной самого разнообразного вида пятнами, и начал трясти, самозабвенно крича прямо в красную лоснящуюся физиономию:
– Est allé vers la ligne, le père sacré!.. Tu m'as ennuyé avec les sermons!
[41]
Филер встрепенулся, выхватил из-за пазухи блокнот, но посетители уже горланили кто во что горазд, в ход шли кулаки, в воздухе мелькали табуреты и пустые бутылки. Какой-то кувшин с треском врезался в зализанную лысинку и разлетелся вдребезги, обдав Жору брызгами прокисшего вина, а шпион, не успев даже очинить перо, мирно прилег щекой на столешницу. Шум тут же утих, а чей-то не терпящий возражений голос распорядился:
– Не видите, остолопы? Человеку плохо. Вынесите его на воздух проветриться.
Соглядатая тут же подхватили под микитки и вынесли за дверь, а веселье завертелось по новой. Только еще шире – с привычным русским размахом, здравицами и матерками. Лесоруб с монахом, мгновенно снова помирившись, ходили вприсядку так, что пол трещал, а пара десятков человек аккомпанировали им, хлопая в ладоши или колотя кружками по дубовым столам. Лишь папаша Мишлен грустно следил за всем этим, механически протирая тарелки и бокалы.
– Что с вами, – участливо спросил Арталетов, подходя к старику. – Вам нездоровится?
– Да сам не пойму что-то… – поднял корчмарь на знакомого больные, как у Франклина на стодолларовой купюре, глаза, пронизанные красными прожилками. – Вроде и не болит ничего, а куража нет. Наверное, старость…
Он был так непривычно кроток, что у путешественника защемило сердце.
– Супруга моя вон вообще не встает, – продолжал жаловаться кабатчик, не замечая, что по морщинистой щеке с позавчерашней щетиной скатывается мутная стариковская слеза. – Как слегла на прошлой неделе, так и не встает. Полежу, говорит, устала что-то… И тает, словно свеча. А пацаны мои, те тоже… Не играют, не шалят… Возятся что-то там у себя наверху – не слыхать их, не видать… Может, сглазил кто нас?..
– А нового работника вы в последнее время не принимали?
– Нового работника? А как же! Вон, на кухне трудится. Превосходный юноша, вежливый, воспитанный, а готовит!.. Пальчики оближешь!
В щель между занавесками, отделяющими зал от кухни, Жора разглядел стройного молодого человека в поварском колпаке, ловко управляющегося сразу с десятком кастрюль и сковородок. Завидев новое лицо, тот весело помахал рукой и вновь погрузился в работу.
Арталетов же, в свою очередь, поклялся больше ничего здесь в рот не брать. Хватило и прошлого раза…
– Разрешите? – кивнул он в сторону кухни. – Я на минутку…
Мишлен только безразлично пожал плечами.
– Приветствую вас, мой друг, – широко улыбнулся Арталетов, шагнув через порог. – Не жарко вам тут?
– Немного жарко, – ответил вампир безмятежным взглядом голубых глаз. – Но вполне терпимо, месье. Я уже привык.
Руки его при этом мелькали, словно рычаги станка.
– А работы вам не много?
– Нет, месье, я бы мог справиться и с большей работой. Чувствую в себе уйму сил.
– Тогда вы не будете возражать, если я вам подброшу еще. – С обаятельной улыбкой Арталетов взял с полки мешочек с горохом и медленно, демонстративно высыпал его содержимое на пол.
Реакция последовала незамедлительно.
Отложив в сторону нож, которым шинковал кочан капусты, вампир вышел из-за стола, опустился на колени и принялся скрупулезно собирать с пола раскатившиеся горошинки. Взглядом его, которым он при этом одарил «доброхота», можно было охлаждать пиво.
– Вы не обижаетесь на меня?
– Ничего, месье, – сквозь зубы прошипел «юноша». – Это моя работа, месье…
– Тогда я позволю себе еще вот это… – Жора очертил шпагой вокруг ползающего по полу упыря большую окружность, по памяти воспроизведя запретительные знаки, подсказанные старым конем.
– Никуда не уходи! – в стиле тупых американских боевиков пошутил он, возвращаясь в зал.
Вампир ответил ему яростным взглядом и продемонстрировал заметно заострившиеся клыки. Невинная оболочка сползала с разоблаченного и загнанного в угол упыря, как шкурка с линяющей змеи.
«И что теперь? – в задумчивости остановился Георгий на пороге. – Идти в лес за колом? А поможет ли… И мерзавец просто так в руки не дастся, укусит еще ненароком… Нет, есть более верный способ!»
– Правда ли, святой отец, – подошел Арталетов к монаху, приканчивающему неизвестно какой по счету кувшин вина, но абсолютно при этом не пьянеющему, тогда как дровосек, его собутыльник, давно спал, уткнувшись носом в сгиб локтя, – что ваш орден прославлен экзорцизмом
[42]
?
– Да, сын мой, – степенно разгладил окладистую бороду священнослужитель. – Ты не ошибся. Я тоже, бывает, практикую сие богоугодное дело. А что, ты сам одержим или кто из близких? Признаюсь, что особенно мне удается изгонять беса из женщин… – сладострастно причмокнул он губами, жирными от только что сожранного каплуна. – И чем моложе – тем лучше…
– Нет. Бог миловал, святой отец, но тут неподалеку имеется страждущий.
– Насколько неподалеку? – Толстяк явно не собирался прерывать «банкет».
– Да буквально в двух шагах, – заверил его Георгий.
– Тогда пойдем, сын мой, – кряхтя, выбрался из-за стола монах. – Дело богоугодное. Вразумим беса…
Вампир, конечно, никуда не делся, он даже не завершил своей кропотливой работы, пытаясь дотянуться до горошины, недосягаемой для него из-за невидимой стены. Но на человека он походил теперь весьма и весьма мало.
– Нехорошо, сын мой, – размашисто крестясь, отшатнулся святой отец, снимая с пояса массивное серебряное распятие на кипарисовых четках. – Предупреждать нужно… Да и чернокнижием богопротивным, смотрю, балуешься…
– С чего вы взяли? – оторопел от неожиданности Жора.
– Да ведь и круг этот, и знаки богомерзкие и есть чернокнижие. Но ничего, дело поправимое. Сто раз прочтешь «Отче наш» да пожертвуешь на храм Божий малую толику – Господь и простит. А вот за то, что тварь сию проклятую прищучил, простятся тебе семь грехов в будущем.
Арталетов ожидал, что экзорцист тут же начнет читать молитвы, кропить нечисть святой водой, осенять крестным знамением – словом, делать то же, что и другие его коллеги в книгах и фильмах. Но тот не спешил уподобляться шаману племени «мамбо-юмбо». Он лишь намотал четки на кулак, словно уличный хулиган – поясной ремень, и с утробным рыком, в котором перемешались слова молитвы и виртуозный многоэтажный мат, ринулся на мгновенно струсившую тварь.
