К слову сказать, те самые «недружелюбные соседи», бывало разбивавшие свои шатры под стенами города, в XXI веке вольготно чувствовали себя внутри него, изрядно потеснив чистокровных парижан…
И лишь одно Георгий знал точно: таких огромных луж ядовитого желто-зеленого оттенка, которые горожане, не чинясь пересекали вброд, в столице современной Французской республики нет и не может быть.
«Да и помои из окон не выливают! – чудом уклонился Арталетов от обдавшего его мерзким „амбре“ потока, обрушившегося откуда-то сверху. – Хотя это вроде бы и не помои совсем…»
Вонючий душ развеял романтическое настроение, будто его и не бывало.
«Ага! Вот и „LE PUITS DE LA SAGESSE“»
[26]
, – удовлетворенно отметил он знакомую вывеску, намалеванную поверх старательно стесанного «КНИ…», спешиваясь и стараясь незаметно оглянуться вокруг по всем канонам шпионского жанра.
Но окружающим не было никакого дела до очередного провинциала. Хмурые и сосредоточенные, они бежали куда-то по своим делам, сталкиваясь плечами, отдавливая друг другу ноги, и сакраментальное «Merde!»
[27]
звучало ничуть не реже, чем знакомое «Пошел на…!» на московских улицах.
Королю опять потребовались новые средства на бесконечную военную забаву, а значит, скоро снова введут какой-нибудь налог, снизят содержание серебра в разменной монете; цены же на сыр, хлеб и вино подскочат на целый денье, а то и на два… Не говоря уж о том, что сына – двадцатилетнего лоботряса – запросто могут забрить в солдаты и, как ни крути, от подарка квартальному не обойтись.
А на носу зима, дрова – дефицит, поставщики-заразы повышают цены, грозя вообще прекратить подвоз и мерзнуть всей семье до самого апреля. И люди бают, что в дальних восточных странах появилась какая-то птичья болезнь почище чумы с холерой, вместе взятых… Обычная история. Феодализм с человеческим лицом.
«Интересно, а перерывы или часы открытия-закрытия тут уже существуют? – подумал Арталетов, толкая дверь в подвальчик, по счастью не запертую. – А то хорош я буду, если книжник уже отчалил до дому. Хотя он вроде бы тут и живет…»
– Извините, молодой человек, – буркнул хозяин, как обычно полускрытый за огромным манускриптом. – Мы уже закрыты. Согласно последнему королевскому ордонансу о торговле в вечерние часы.
Он поднял от рукописи голову, близоруко сощурился глядя на вошедшего, приоткрыл было рот, чтобы что-то спросить, и вдруг начал заваливаться набок, комкая в руке драгоценный пергамент и хватая перекошенным ртом затхлый, пропитанный бумажной пылью воздух…
* * *
– Нет, уважаемый месье Жорж, вы все-таки д должны меня понять…
Язык у седовласого книгочея уже изрядно заплетался: для снятия шока пришлось влить в старика, материалистические устои которого сегодня дали изрядную трещину, добрый литр вина. А иначе как бы удалось Георгию его откачать при полном отсутствии корвалолов, валидолов, нитроглицеринов и прочих средств экстренной медицины? В старину, кажется, в подобных случаях полагалось делать кровопускание… Бр-р-р! Оживший покойник, вскрывающий кинжалом старческую вену? Да, это ни в одном кошмаре не приснится!
– Я же своими глазами видел, как вас объяло пламенем и вы вспыхнули, словно факел!
– Оптический обман зрения.
– Какой же обман!.. Да еще оптический… Своими глазами… А когда дым рассеялся – все увидели обгорелый столб со свисающими цепями – ни тела… Ничего! Понимаете? Как утверждал мой кюре, очищающий огонь Святой Церкви заставил дьявола бежать и начисто уничтожил прогнившую оболочку колдуна…
– Но я же перед вами. Во плоти. Можете пощупать.
– Знаете, я все-таки пощупаю… – Пьяненький книготорговец потянулся через стол, опрокинув свой бокал и в десятый, наверное, раз за вечер, ущипнул запястье Арталетова, стоически терпевшего все эти «экспертизы». – Да, несомненно, живая плоть. Теплая и упругая. Даже не верится…
– Удовлетворены? – Жора подобрал опрокинутый бокал и плеснул в него новую порцию «бордо», разлитую, судя по сивушному послевкусию, в соседнем подвале из контрабандного пьемонтского или астурийского пойла. Импорт оных напитков был строжайше запрещен стараниями главного санитара королевства месье о’Лямендиан
[28]
.
– Да, конечно, и тень наличествует, и в зеркале вы отражаетесь, и серебра совсем не чураетесь… Хотя, если Враг рода человеческого пожелал бы принять ваш облик, дорогой д’Арталетт…
– Может, вам продемонстрировать, что хвоста тоже нет? – взялся за опояску штанов путешественник, уже начавший терять терпение. – И копыта я в сапогах не прячу.
– Верю, верю! – замахал на него обглоданной костью мэтр Безар. – Тем более что над входом висит освященное в церкви распятие, а вы, войдя, не обратили на него ровно никакого внимания.
– Разумно, – отдал должное предусмотрительности хозяина гость, в голове у которого тоже понемногу начинало шуметь. – Распятие – это сильная штука против нашего брата-колдуна!
– Ха! Вы и шутите к тому же! Юмор – Божий дар… Давайте-ка я вам покажу! – Книжник встал и, пошатываясь, побрел к стеллажу, сплошь заваленному кипами бумаги так, что прогибались дубовые полки из доски-пятидесятки. – Это не то… И это тоже… Ага!.. Нет… Вот.
Откуда-то из середины высокой бумажной пирамиды (верхняя часть сразу развалилась, но на это не было обращено никакого внимания) мэтр Безар извлек тоненькую стопочку листов:
– Любуйтесь!
Картинки веером легли перед Арталетовым.
На всех раскрашенных гравюрах был явно он, собственной персоной. Сходство поразительное! Но если на первой гравюре д’Арталетт был юношей с книгой в руках и романтическим выражением на лице, выходящим из церкви, то на последующих – проходил все стадии грехопадения в их средневековом понимании.
Те, кто застал «развитой социализм», легко вспомнят подобные серии в журнале «Крокодил» и ему подобных средствах наглядной агитации. Грехопадение советского юноши, сиречь «молодого строителя коммунизма»: буржуинские джинсы и прическа до плеч, портвейн и гитара, в компании таких же лоботрясов, фарцовка импортными шмотками, а далее – в зависимости от того, что обличалось в данный момент. Если «безродный космополитизм» – получение пачечки долларов от дьявола-искусителя в образе коварного иностранца в неизбежном галстуке-бабочке и неминуемая кара в виде недремлющего КГБ с лицом коллективного Ильи Муромца (правда, без бороды). Если пьянство – синий нос, заплывшие глаза и Зеленый Змий в обнимку (варианты: огромная бутылка водки или набивший оскомину зеленый черт с трезубцем), если тунеядство – подметание улицы под зорким контролем сурового милиционера Добрыни Никитича…
Тут было примерно то же, лишь грехи и добродетели присутствовали в их истинном толковании. Ветреная красотка, сходство с Жанной у которой исчерпывалось лишь рыжими волосами (причем эротизм ограничивался чуть оголенным плечиком и кончиком босой ножки, едва виднеющимся из-под юбки), убийство на дуэли более удачливого соперника, падающего пронзенным шпагой с таким кротким выражением лица, что хотелось задушить негодяя д’Арталетта на месте… Кстати, его собственное лицо, по мере падения в пучину безнравственности, приобретало все более демонические черты, странным образом не теряя сходства с оригиналом. Ничего не попишешь – Малыш Клюэ оказался настоящим гением портрета. Вернее – шаржа. Этакими Кукрыниксами
[29]
средневековья в одном лице. Жаль, что его работы так мало известны в современном мире.
